Книга Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 4. Демон и лабиринт - Александр Фурман

Попытка Фурмана занять этого пьяного медведя умным разговором закончилась неудачей. Почуяв, что его водят за нос, он с глухой угрозой зарычал на самозваного дрессировщика и, больше не обращая на него внимания, вернулся к своему нелепому «ухаживанию». Машка уже откровенно злилась, так как Ладушин отвлекал ее от важного дела, которое она хотела поскорее закончить. Но никакие увещевания на Игоря уже не действовали, а ускользание «объекта» лишь раззадоривало и усиливало агрессивность. Все это уже не было смешным и вызывало у Фурмана только тоскливое отвращение.

Когда Володя объявил: «Всё! Мы закончили!», до закрытия метро оставалось двадцать минут. Володя начал торопливо собираться. Машка, избегая взглядом Ладушина, с суровым радушием предложила им всем остаться у нее: «Места на полу вам, я надеюсь, хватит?» Володя объяснил, что ему рано утром нужно быть на занятиях, а все необходимые вещи у него в общаге, поэтому он по-любому должен туда вернуться; Фурман был сыт общением по горло, и ему тоже очень хотелось домой… Они уже стояли одетые в дверях, когда Игорь, с фальшивой загадочной улыбочкой посмотрев на тяжело нахмурившуюся Машку, жалко дрогнул и согласился уйти вместе с ними.

До метро бежали молча, а там расстались – к счастью, Фурману было в другую сторону.

Расстроен он был ужасно и чувствовал себя извалявшимся в какой-то болотной грязи: остро хотелось помыться. Одновременно он испытывал странную жалость к Игорю (в которой этот чертов «супермен» уж точно не нуждался). Хотя вообще-то весь этот эпизод был абсолютно банален и смешон. Анекдот про коммунара. Напрашивается целая серия… Интересно, а почему он должен стыдиться за Игоря и искать ему оправдания? Он ведь почти ничего о нем не знает и ни перед кем за него не отвечает. Это у «автора ненаписанного романа» вдруг возникли какие-то проблемы. Но тоже не смертельные: по ходу развития сюжета ему теперь придется учитывать, что у главного героя имеется еще и такая колоритная особенность, как склонность напиваться и не всегда удачно приставать к девушкам. И это вовсе не бессмысленное «выламывание из образа», как могло показаться на первый взгляд. Просто герой – другой человек. Со своими собственными диковатыми прибамбасами. Ты ведь хотел найти Другого, полного жизни? Вот, пожалуйста! Ах, тебе хотелось бы кое-что «вычеркнуть»? Ну-ну…

В последний день записи и Машка, и Игорь проявили просто чудеса терпимости и великодушной самоиронии. К радости Фурмана, конфликт (да не было никакого конфликта, тебе почудилось!) был исчерпан.

Однако какой-то неприятный осадок все же сохранялся, и, чтобы окончательно избавиться от него, Фурман решил сделать рискованный ход – «раскрыть карты», откровенно поговорить с Игорем, но не о его личных нравственных проблемах, а о собственной литературной работе, то есть воспользоваться редчайшей для писателя возможностью обсудить характер своего будущего героя с его жизненным прототипом. (Ну и заодно попробовать припереть к стенке этого «настоящего» коммунара – пусть ответит за все.)

Беседа происходила у Фурмана дома, после обеда и его уверенной победы над гостем в вязкой словесной борьбе за право хотя бы на этот раз помыть посуду самому. Игорь казался усталым и расслабленным, и Фурман посчитал его состояние удобным для начала опасного разговора. Выключив воду и вытирая руки, он поставил точку в их привычном шутливом пинг-понге и объявил, что переходит к «деловой» части.

Смысл его торжественного, но слегка завуалированного сообщения – что он собирается писать «большой серьезный роман на современные темы» и в качестве прообраза главного героя хочет использовать одного своего знакомого челябинского коммунара – дошел до Игоря не сразу. Поняв после соответствующих кратких пояснений, о чем идет речь, он покраснел, вытаращил глаза и потряс головой, чтобы прийти в себя. «Ладно, допустим, это так, хотя… Ну, ты же понимаешь, что все это для меня, мягко говоря, неожиданно. И что я теперь, по-твоему, должен делать? Это что-то меняет в наших с тобой отношениях?»

Действительно, ситуация оказалась нелепая.

…Нет-нет, Игоря это, конечно, абсолютно ни к чему не обязывает, Фурман хотел просто с ним поговорить – уточнить какие-то детали, прояснить для себя кое-какие вопросы… «А, так это допрос? Ты бы так сразу и сказал!

А то, понимаешь, “роман” какой-то… Я даже испугался поначалу… Да нет, дурачина, за тебя, конечно! Думаю: ну все, совсем спятил Эдуардыч…»

Дальше «интервью» пошло уже полегче.

Биографические подробности Фурмана интересовали лишь постольку-поскольку; изложенные по его просьбе представления Игоря о том, что можно условно назвать «кодексом мужского поведения», поражали своей «солдатской» примитивностью и переросли в довольно горячую дружескую дискуссию; ну а напоследок Фурман припас свои «наивные» вопросы о коммунарстве. Впрочем, «за все коммунарство» Игорь отказался отвечать – только за себя лично. Но Фурману и этого хватило. Коротко пересказав историю своего неудачного сближения с карельскими коммунарами, он напомнил Игорю о зимнем сборе в Горках, на котором они «комиссарили» на пару: их побег в дом-музей Ленина, то, как Игорь заранее, еще на подходе к этому святому для настоящих коммунистов месту, молча и ненавязчиво обнажил голову, как поразили их обоих огромные фотографии мертвого Ильича, и как ночью Игорь мастерски успокаивал разгулявшихся девиц; и то, как он недавно пришел к Машке пьяный и глупо приставал к ней, – все, все Фурман свалил в одну кучу. «Подожди-ка, к чему ты ведешь?..» – растерянно попытался остановить его Игорь. Но ведь было еще и все то, что Фурман увидел на коммунарском сборе в Челябинске… Завершил он свое страстное выступление «одним мелким, ерундовым, но тем не менее показательным эпизодом», который случился с ним на сборе и о котором он тогда никому не стал рассказывать.

Вечером, как раз во время их последней, провальной репетиции ему потребовалось сбегать в туалет. Расположенные поблизости оказались заперты, и ему пришлось спуститься на тот этаж, где стояло школьное знамя, – там туалет почему-то был открыт. Фурман, находившийся в легкой задумчивости, уже собирался уходить, когда туда влетели двое возбужденно обсуждающих что-то старшеклассников. На обоих были коммунарские галстуки, что автоматически вызвало у Фурмана расположение и симпатию. Парни, явно торопясь и не обращая внимания на постороннего, между делом продолжали свой разговор, посвященный, как можно было догадаться, их приятелю, который только что то ли страшно оскандалился, то ли наоборот, сорвал какой-то необыкновенный успех у девчонок, – а возможно, и то и другое сразу. В общем, это был обычный уличный мат-перемат, и в описываемой с его помощью ситуации все ее участники представали в виде стаи юных краснозадых павианов, бессмысленно гоняющихся друг за другом и имитирующих позы взрослых особей. Ну да, казалось бы, бытовое дело, что тут такого, улыбнуться и тут же забыть. Но Фурман был – огорчен, оскорблен, не то слово, – ведь для него эти парни были настоящими коммунарами, других в этом мире не было, но хуже всего то, что где-то совсем рядом, буквально за углом, находилось их священное знамя, перед которым они каждый раз торжественно замедляли шаг… Черт! Черт! Как же все это в них уживается? Как это все в нас уживается?!