Книга Ферма - Том Роб Смит

— Что случилось в психиатрической больнице в Швеции?

— Даниэль, я скорее покончу с собой, чем вернусь в подобное заведение.

Я раскрыл дневник на первой попавшейся странице и, не вчитываясь в смысл, провел пальцем по вдавленным строчкам. Угроза показалась мне вполне реальной; я действительно верил, что мать может покончить с собой, если ее попытки свершить правосудие не увенчаются успехом. Но мысль об этом не укладывалась у меня в голове, и я просто не знал, что сказать. А она подлила масла в огонь:

— Здание оказалось чистым и опрятным. Врачи были сама любезность. Еда, которую мне принесли, тоже была вполне приемлемой. Но превратиться в человека, которому никто не верит и которого никто не слушает, — нет, это не для меня. Я не желаю становиться таковой. И если я вновь окажусь в лечебнице, то у меня достанет сил покончить с собой.

— Мам, ты никогда не позволяла мне рассуждать подобным образом.

Она покачала головой.

— Если я опять попаду туда, то перестану быть твоей матерью.

— А я бы остался твоим сыном, если бы угодил в психушку?

— Разумеется.

— Что бы ты сделала, если бы мы поменялись местами?

— Я бы тебе поверила.

Я отложил дневник в сторону и, взяв руку матери, повернул ее ладонью кверху, после чего, словно хиромант, провел кончиком пальца по линиям судьбы на ладони.

— Расскажи мне о лечебнице.

— Я не хочу говорить об этом месте.

Но я сделал вид, будто не расслышал ее последних слов.

— Они прямиком отвезли тебя туда?

Нет, меня привезли на ферму. Крис убедил доктора Норлинга, что сначала нужно испробовать лечение дома. Но не думай, что это было проявлением доброты с их стороны. Они собирались представить дело так, будто перепробовали все, оставив лечебницу на самый крайний случай. Иначе все выглядело бы слишком уж подозрительно. Ферма превратилась в тюрьму, ключи от которой были только у Криса. Компьютер отсоединили от сети, поэтому послать тебе сообщение по электронной почте я не могла. Не было у меня и доступа к телефону. В пищу мне подмешивали токсины, не для того, чтобы убить, нет, это были галлюциногенные грибы из леса, чтобы свести меня с ума. Они хотели, чтобы я начала кричать, будто слышу голоса, что меня терроризируют дикие видения, что землю под ногами усеивают белые детские косточки, или указывала бы дрожащей рукой на деревья вдали, утверждая, что оттуда за нами следят тролли. Я отказывалась есть все, что подавалось не в герметичной упаковке. Но моя уловка оказалась бесполезной, потому что иглой можно проткнуть любую упаковку и впрыснуть в нее содержимое шприца. Язык у меня почернел, как и десны. Дыхание отдавало зловонием. Губы посинели.

Однажды, когда Крис отправился за покупками, я рассматривала собранные мною улики, и вдруг он неожиданно вернулся, застав меня врасплох. Твой отец вышел из себя, вырвал у меня из рук кусок холста с цитатой из Библии и швырнул в огонь. Я едва успела спасти его, выхватив из пламени щипцами, но он все равно обгорел. Именно тогда он решил, что должен заточить меня в лечебницу, заявив, что я могу поджечь ферму.

Вместе с доктором Норлингом он отвез меня в психиатрическую больницу. Следует признать, это был коварный и умный план. Стоит попасть в такую лечебницу, как твое здравомыслие оказывается под вопросом. И уже неважно, что тебя могут выписать хоть на следующий день. Не имеет значения, что врачи объявят, что ты пребываешь в здравом уме и твердой памяти. Адвокат всегда может спросить, прямо перед лицом судьи и присяжных, не был ли ты в психиатрической больнице. Тем не менее для меня пребывание там обернулось благословением. Перед тем как попасть в лечебницу, я потерпела сокрушительное поражение. Второе предательство отца буквально опустошило меня. У меня больше не было сил сопротивляться. Мне казалось, что больше я никогда и никого не смогу убедить в своей правоте. Тем же вечером врач показал мне лживый отчет, состряпанный Крисом о моем детстве, в котором содержались намеки на то, что я причастна к смерти Фреи. Я была вне себя от ярости и не ложилась спать до тех пор, пока не написала ту правдивую историю, то свидетельство, которое ты прочел. Для врачей этого оказалось достаточно, чтобы выписать меня. Их профессиональная уверенность вдохновила меня. Я повела себя как сентиментальная дурочка, когда обратилась к своему отцу, рассчитывая на какой-то несбыточный второй шанс. Мне было необходимо поговорить с тобой — моим любимым и единственным сыном! Ты выслушаешь меня. Ты будешь справедливым и беспристрастным. Словом, ты оказался именно тем, кто мне нужен. Как только я поняла это, то впервые за много месяцев почувствовала себя счастливой.

У выхода из лечебницы я поймала такси. Все, что нужно, было у меня с собой, в сумочке, включая паспорт и банковскую карточку. Меня не заботило, сколько это будет стоить, и я купила билет на первый же рейс, вылетающий из Швеции. На сей раз я собиралась поведать о случившемся должным образом, подкрепляя свои слова уликами. Я собиралась рассказать свою историю тому, кто всегда любил меня.

* * *

Я отпустил руку матери.

— Мам, ты веришь мне?

— Я очень тебя люблю.

— Но веришь ли ты мне?

Она ненадолго задумалась, потом улыбнулась.

* * *

Над южной частью Швеции пронеслась снежная буря, вызывая задержки и сбои в авиасообщении, и, когда мой самолет наконец-то приземлился в аэропорту Гетеборга «Ландветтер», время близилось к полуночи. Измученным и раздраженным пассажирам пилот сообщил, что для середины декабря даже по шведским стандартам погода установилась необычайно холодная. Температура понизилась до минус пятнадцати градусов. В воздухе все еще продолжали неспешно кружиться редкие снежинки, и эта волшебная картина смягчила нервное напряжение, царившее на борту самолета. Даже издерганные стюардессы залюбовались ею на несколько секунд. Наш рейс оказался последним сегодня. Аэропорт был почти пуст, если не считать одинокой фигуры на паспортном контроле. Когда меня пропустили через него, мои вещи уже ехали по багажной карусели. Я прошел мимо таможенников и обнимающихся родственников, семьи которых вновь воссоединились. Их вид напомнил мне о том, как я сам последний раз был в терминале прилета, и неожиданно накатившая грусть застигла меня врасплох.

Прошло четыре месяца с тех пор, как мать поместили в психиатрическую больницу, расположенную в северной части Лондона. Впрочем, утверждать, что она проходит курс лечения, было бы неверно. Мать наотрез отказывалась принимать лекарства. Как только она поняла, что врачи не намерены выписывать ее, то перестала разговаривать с ними. В результате сколь-нибудь внятного лечения она не получала, а в последнее время начала отказываться и от еды, убедив себя в том, что порции нашпигованы нейролептиками. Она не доверяла воде из кранов. Время от времени она пила сок из бутылки, но только если ту приносили закупоренной. У нее часто случалось обезвоживание. Ее физическое состояние, крайне тревожное уже тогда, когда я встретил ее в аэропорту, еще более ухудшилось. С каждой неделей кожа все сильнее обтягивала ее череп, словно тело забивалось внутрь, прячась от внешнего мира. Мама умирала.