Книга Полторы минуты славы - Светлана Гончаренко

Теперешние насельники сиротского дома, как могли, скрашивали его скучное нутро. Конечно, отменить мертвенно-салатную окраску стен или побороть коридорный сумрак студенты были не в силах. Зато для слуха они устраивали настоящий пир. Прохожий уже за квартал понимал: с этим домом творится что-то неладное. В нем громко хохотали, музицировали, что-то зубрили и с жаром по пятьдесят раз подряд повторяли известные стишки про Сашу, что шла по шоссе.

Самоваров отвык в своем музее от громких звуков. Переступив порог общежития, он поежился. Когда спросил у вахтерши, дома ли Рябов, а та даже головы не повернула, он понял, что сила голоса у него рыбья. Сам себя не услышал. Подобное случается в кошмарных снах, когда не можешь издать ни звука, несмотря на все горловые усилия.

Чужие голоса из-за стен были куда гуще. Кто-то оглушительно читал Пастернака. Кто-то наверху не только пел, но, судя по ровному топоту и летящим с потолка хлопьям трухи, еще и плясал. Кто-то за ближайшей дверью громовым, нечеловеческим сопрано выводил что-то итальянское. К сопрано прислушивалась, не замечая Самоварова, вахтерша. Она одобрительно улыбалась и одним глазом посматривала на старорежимный черно-белый телевизор, где беззвучно пререкались гости какого-то ток-шоу.

Тошик не стал тратить времени на вахтершу. Он и без нее отлично знал расположение общежитских: покоев — мальчики жили на первом этаже, девочки на втором. У Рябова он прежде бывал, потому уверенно двинулся по коридору. Вахтерша сонно улыбнулась приличному Самоварову, красивой Саше. Только странная фигура Жени Смазнева, переодетого португальским футболистом, вызвала слабое движение ее тонкой брови, будто она услышала фальшивую ноту.

— У Саньки свои собственные хоромы, — кричал Тошик Самоварову, одолевая своим молодым голосом и топот, и сопрано.

Он быстро шагал мимо солидных сиротских дверей и пояснял:

— Санька тут звезда! Его комната последняя по коридору, самая тихая, — герой должен жить в комфорте. Посмотрим! Если заперто, значит, успел смыться.

Дверь Рябова заперта не была и легко распахнулась от Тошкиного пинка. В скромной комнате звезды мебели было немного: кровать под цветастым мексиканским покрывалом (как сказал Тошик, спонсорским, с камвольной фабрики), шкаф, стол со стулом, тумбочка, какие-то спортивные железки. На стенах дежурно поблескивали рекламные плакаты с мясистыми мужчинами. Из всех мясистых Самоваров узнал одного Шварценеггера.

Звезды сериала «Единственная моя» в комнате не было.

— Где его носит? — пожал плечами Тошка.

Самоваров распахнул шкаф. В его утробе на перекладине меланхолически покачивались пустые проволочные плечики. Больше там ничего не было.

— Все! Упорхнула птичка, как говорят в вашем сериале! — весело сказал Женя Смазнев.

Саша посмотрела на него с осуждением и присела на мексиканское покрывало.

— Уехал! — вздохнула она.

Самоваров подошел к столу, оглядел аскетический мусор на нем: скомканную газету, бутылку из-под минералки, тарелку с хлебными крошками. К краю тарелки был прислонен, торчащий стоймя, чтоб сразу заметили, конверт. В конверте было нечто, адресованное А. Супрун. Хотя Тошкино имя тоже начиналось с буквы «А», Самоваров протянул конверт Саше:

— Это вам, я думаю.

Саша схватила конверт, криво разодрала его сбоку и извлекла письмо, написанное на листке из блокнота.

— Вот, читайте! Он уехал, — сказала Саша и протянула листок в пространство, неизвестно кому.

«Саша, я тебя люблю, — писал главный герой сериала вялым школьным почерком. — Мы теперь вряд ли увидимся. Вспоминай меня! Нашу скамейку за гастрономом!! Я пропал. Не обижайся, если я был дурак».

«Да, поэтическое послание, ничего не скажешь! — подумал Самоваров. — И он хотел, чтобы Саша — прелестная умная девушка — поехала с ним. Интересно, давно ли он смылся?»

Самоваров вышел в коридор и направился к вахтерше. Та до сих пор наслаждалась сопрано.

Самоваров вежливо спросил:

— Извините, вы не скажете, давно ли Рябов вышел?

— Сашенька Рябов? — расплылась вахтерша в улыбке. — Он ушел минут сорок назад. Или даже больше. Скорее все-таки чуть-чуть больше. Как раз показывали прогноз погоды — представьте, завтра будет такая же жара! — И она кивнула на телевизор.

— Он был с вещами? — поинтересовался Самоваров. — В смысле, с сумкой, с чемоданом?

— Конечно, с сумкой! Он ведь на съемки поехал. Вы, наверное, знаете, он играет главную роль в сериале «Единственная моя». Такой талантливый мальчик!

— Мухи не обидит, — вспомнил Самоваров слова Нелли Ивановны.

— Что вы сказали?

— Я сказал «спасибо». Спасибо вам большое! Извините…

Самоваров вернулся в комнату Саши Рябова.

— Ваш друг уехал, — сообщил он. — Сказал, что на съемки.

Тошик возмутился:

— Какие съемки? Это он сам съемки семнадцатого нам сорвал!

Вся компания побрела к выходу. Сопрано все еще голосило. Плясуны, репетировавшие этажом выше, немного присыпали голову Самоварова известкой.

— Фу, жара какая! Африка! — сказал Тошик на крыльце и сдвинул со лба влажные кудри.

Он был прав. Май сошел с ума. Обитая жестью дверь и красные стены общежития раскалились, выдыхая почти печной жар. Солнце явно досадовало, что скудный полумрак сиротского дома недоступен ему.

— Кто знает, куда мог податься Рябов? — спросил Самоваров.

— Домой. Он сам мне говорил, — вспомнила Саша.

— А дом у нас где?

— В Прокопьевске. Он оттуда родом.

— Ясно! Тогда расходимся по домам и принимаем холодный душ.

Оставшись один, Самоваров первым делом добрался до ближайшей тени. Тень была молодая, несплошная, тополиная, зато в ней пряталась одинокая скамейка. Из-под тополя несло пролитым пивом, вокруг было насеяно ведра полтора подсолнечной шелухи, но дело отлагательства не терпело. Самоваров, уселся на скамейку, достал мобильник, собрался набрать номер Стаса. Сизый экранчик телефона остался мертвенно тусклым. Разрядился, негодяй!

Времени на технические манипуляции не было. Самоваров снова побрел к сиротскому особнячку.

Вахтерша встретила его недоуменным поднятием бровей. Самоваров напустил на себя официальности. Достал из кармана и развернул веером музейный пропуск, паспорт и даже два проездных — за прошедший апрель и текущий май. Также он показал бездыханный мобильник и попросил поговорить по телефону, стоявшему перед вахтершей на столе. Дело, подчеркнул он, большой важности и абсолютно не личное.

Вахтерша кивнула с пониманием.

— Конечно, говорите, — сказала она. — Сколько угодно! Вы в музее тоже на вахте служите? Нет? А кем? Вы реставратор? Как интересно!.. Говорите, говорите! У меня к вам даже просьба будет: вы тут посидите пару минуток, я отлучусь. Только на пару минуток! Если кто-то придет, спросите к кому.