Книга Несколько мертвецов и молоко для Роберта - Георгий Котлов

Я пересел на другое место, и пожилую женщину, которая сидела у окна и разговаривала с женщиной впереди (вернее, пыталась ее переорать), сразу узнал. Она тоже узнала меня, здорово удивилась, но виду не подала и здороваться не стала. Мать моего бывшего однокурсника, Степанова Димы, черт бы его побрал. Она презрительно посмотрела на меня и отвернулась.

Наверное, все еще была сердита на меня, хотя, честно говоря, это мне нужно было бы быть сердитым и на нее, и на ее сыночка Диму, и на его бабушку и, словом, на всех их родственников. Когда я учился в технаре на втором курсе, это семейство здорово потрепало мне нервы, дураком чуть не сделали, блин, ни за что ни про что. А началось все с того, что однажды вечером я, кретин безмозглый, зашел к этому Диме что-то спросить. Даже и проходить не стал, торчал в прихожей, как сыч, а потом мы вместе с Димой вышли и распрощались у подъезда. В этом и была вся моя вина.

Я отправился домой, а он, подонок этот, пошлепал куда-то по своим делам, и надо сказать, что уже с двенадцати лет этот Дима состоял на учете у нарколога и психиатра. С девяти лет он нюхал ацетон и толуол по подвалам, а с одиннадцати вовсю хлестал водку и дешевый портвейн. Каждый день напивался, и все мозги, наверное, у него высохли еще в третьем классе. Иногда в технаре он сидел на занятиях как пришибленный, с бодуна, а на переменах бежал в магазин, чтобы опохмелиться. Такой это, значит, был фрукт. С третьего курса его выперли, но речь не об этом. Под утро ко мне приперлась его мать и вежливо спросила, не знаю ли я, где ее Димочка? Я ответил, что не знаю. И на самом деле не знал. Докладывать мне он, что ли, должен, куда пошел шляться? Она ушла, но на другой день явилась снова, уже с бабушкой Димы, и они снова начали выспрашивать, что да как. А бабушка эта была очень подозрительная старуха, задавала мне всякие подковыристые вопросы и никак не могла поверить, что на улице я распрощался с ее ненаглядным внучком. Она думала, я говорю неправду. Кое-как выпроводил их, но скоро они пришли обратно. Старуха молчала, ничего не говорила, а дочка ее, мать Димы, плакала и умоляла сказать, где я оставил ее сыночка-пьяницу. Так и заливалась горькими слезами, и я, утверждая, что не знаю, где леший носит этого Диму, почему-то чувствовал себя виноватым. Рад был бы им помочь, но я действительно ничего не знал. В технаре Дима тоже не появлялся, но это было привычное явление. На следующий день они опять пришли, и все повторилось. Мать Димы плакала, его бабушка молчала и сверлила меня подозрительным взглядом, а потом сказала: «Мы на тебя в милицию заявим, если не сознаешься». Да, так и сказала эта вредная старушенция. Мать Димы вдруг перестала плакать и умоляюще прошептала: «Мы никуда не будем заявлять, ни в какую милицию, но ты только скажи, где Дима… Хотя бы скажи, где его тело…»

И тогда я по-настоящему распсиховался. В жизни так не нервничал, как в тот раз. Представляете, они думали, что я специально заманил куда-то этого придурка Диму, лишил его никчемной жизни и схоронил труп в каком-нибудь темном овраге. И они требовали, чтобы я сказал, где лежит этот вонючий труп. Было от чего распсиховаться!

Я стал ругаться самыми грязными словами, вытолкал их в шею и готов был морды набить, особенно старухе, но женщин по лицу бить, сами понимаете, последнее дело. Они пришли и на другой день, и опять было то же самое. Плакали и умоляли показать, где лежит тело Димы, пока я не прогнал их. Так они приходили несколько дней, трепали мне нервы, плакали и иногда пугали милицией. Я чуть не свихнулся тогда, черт бы побрал этого Диму, который скоро отыскался. В наркологическом диспансере увидел его кто-то из родственников и сообщил родителям. Вот подонок! Разгуливал себе спокойненько в казенной пижаме по наркологическому отделению и даже в мыслях не держал, чтобы позвонить домой. Оказалось, распрощавшись со мной, он где-то напился, попал в вытрезвитель, а потом его отправили в наркологический диспансер, где он был на учете, на принудительное лечение. Вылечишь такого подлеца, как же.

И что бы вы думали? Мать и бабуся Димы пришли ко мне извиняться, после того как он наконец-то отыскался? Хрен вот! И не подумали! Более того — разобиделись за то, что я грубил им и гнал в шею, и здороваться перестали. Наверное, ждали, когда я сам приду в ногах у них валяться.

Мамаша Димы еще раз посмотрела на меня. Презрение и брезгливость выражал ее взгляд. На голове у нее был черный платок, и на остальных женщинах в автобусе тоже были черные платки, завязанные под подбородком, и лишь у одной молоденькой, раскрасневшейся от водки девушки платок был кокетливо завязан на затылке. Пьяный водитель продолжал лихо крутить свою обмотанную синей изолентой баранку, и не знаю, как он нас всех еще не угробил.

По черным платкам мне стало ясно, что все эти люди едут с поминок. И вдруг я подумал: а не Степанова ли Диму они только что, похоронив, поминали? Вполне мог крякнуть от пьянства, и теперь у его родственников — траур. Мне так и захотелось спросить его мать: «Простите, это не ваш сыночек отбросил копыта? Сегодняшнюю ночь и все остальные он проведет на кладбище, не так ли? Не забыли положить в гроб ему пару бутылочек „антизапористого“ пивка? У мертвецов страшные запоры, тысячелетиями не ходят в туалет…» Почему-то не спросил, постеснялся, что ли, хотя и очень хотелось. Вечно меня всякая ерунда интересует. Постоянно думаю черт знает о чем.

Когда мы въехали в черту города, я попросил водителя остановить и небрежно, с достоинством сошел с палубы трехмачтового кора… тьфу ты, черт, загнул! По правде говоря, прошмыгнул в дверь, как крыса, потому что заплатить за проезд мне было нечем, и я все боялся, что меня схватят и будут трясти, словно Буратино, пока из карманов не посыпятся монеты. Всю дорогу этого боялся. Высыпаться из карманов было нечему (ни цента, господа, я — банкрот!), и поэтому-то прошмыгнул, как крыса. В погоню за мной никто не бросился, автобус уехал, и я был рад, что наконец-то очутился на улице, под звездами. Уж лучше ехать в одном автобусе с мертвецами, чем с этими пьяными придурками и мамашей Степанова Димы.

2

Потом я поймал такси. Водитель, здоровенный детина в майке (такая, знаете ли, полупрозрачная, в дырочках), потребовал расплатиться сразу. Наверное, усомнился, что у такого типа, как я, могут водиться деньжата.

Я не стал спорить. Молча сел на переднее сиденье, раскрыл сумку и засунул в нее руку. Поигрывая мышцами, водитель презрительно и устало глазел на меня и ждал, что я вытащу из своей сумки. Наверное, его достали алкаши и неплатежеспособные пассажиры, и он думал, что сейчас я достану какую-нибудь вещь, шапку меховую или фотоаппарат, и стану умолять взять эту вещь вместо денег. Честью клянусь, он уже прикидывал, жулик, стоит ли брать это барахло и, если стоит, за сколько можно его загнать. Был он очень волосатый, этот таксист, грудь и плечи все в шерсти, вдобавок прямо из дырочек его полупрозрачной майки торчала эта шерсть. Наверное, он считал, что это выглядит очень сексуально, а по мне — просто отвратительно. Смотреть — и то тошно. И без того было тошно и тоскливо, а тут еще шерсть эта торчит из дырочек полупрозрачной майки, черт бы ее побрал. Живот у водителя был огромный, словно у женщины на седьмом месяце беременности, и тоже весь в темной шерсти.