Книга Кафе `Ностальгия` - Зоя Вальдес

Летом, под утро, вдоволь наспорившись по все тем же дурацким поводам, большинство из нас выходило проветрить мозги на берег Сены – замену нашего Малекона. Мы брали с собой банки с пивом, которые уничтожали в считанные минуты. Мы развлекались почти как бродящие по Парижу друзья-эмигранты в романе Марио Бенедетти:[205]вспоминали разные места в Гаване, наиболее популярные блюда и книги – все, что было в нашем прошлом. Это было веселое и в то же время грустное занятие. Новые друзья, новая ностальгия.

– А как называются улицы, на пересечении которых стоит книжный магазин «Современная поэзия»?

– Проще простого. Обиспо и Бернаса.

– Что находилось на пересечении улиц Муралья и Теньенте Рей?

– Кафе.

– Верно. Но как оно называлось?

– «Ла-Косинита».

– А как название телепрограммы, в которой отгадывают исторические факты?

– «Пиши и читай».

– Ее вела одна докторша, как ее звали?

– Доктор Ортис, а еще доктор Дубуче, а третьего не помню.

– Как называлась средняя школа на площади Армас, где раньше находилось американское посольство?

– Черт, я в ней учился! «Кузнецы счастья». Мы называли ее «Пожиратели несчастья».

– Какое блюдо было популярным в семидесятых?

– «Чичаринго-де-мивида».

– Как называли семьдесят восьмой год?

– Год Героической войны.

– Какое мороженое всем нравилось в семидесятых?

– «Эль-Фрозен».

– А Гавана была полна…

– Пиццерий.

– Назовите книжку, которую больше всего читали на Кубе.

– «Дьявол и монах». Из сочинений Брата Ветб. – Все смеются.

– Что находилось на пересечении бульвара Прадо и улицы Нептун?

– Ресторан «Каракас», а над ним – школа карате «Мининт».

– А рядом?

– Кинотеатр «Риальто». А на углу Консула-до и Нептун – бар «Лос-Парадос». Иногда вижу во сне, как иду по авениде Париж, заворачиваю за угол и попадаю на бульвар Сан-Рафаэль. Как же не хочется просыпаться!

Река искрилась, освещенная уличными фонарями. Мы продолжали шутить и смеяться, и от наших сумасбродств, сопровождавшихся взрывами хохота, вода подергивалась рябью, окрашивая наши отражения в цвета гуарапо, а вдоволь насмеявшись, мы пребывали до самого рассвета в ностальгической задумчивости. Мы отправляли странные ритуалы в честь нашей тяжелораненой и умирающей молодости. Например, двадцать восьмого октября мы бросили в Сену белые цветы в честь Камило Сьенфуэгоса, но потом пожалели о своем простодушии, нам было не по себе от того, что из-за ностальгии мы совершили такой глупый поступок. Я и Самуэль стали неразлучными друзьями. Казалось странным, что он не хотел найти себе какую-нибудь француженку. Улаживать вопрос с документами ему становилось все труднее. Мы нравились друг другу, я быстро это поняла, однако он не осмеливался признаться мне, да и я не желала этого. Хотя порой меня чуть не прорывало, и мне ужасно хотелось повиснуть у него на шее, поцеловать его, но тут же меня охватывал страх: как только я сделаю это, наша дружба исчезнет. И я подавляла свои порывы, подозреваю, что он делал то же самое.

Он порядочно тратился на международные звонки; если не звонил в Гавану своей бабушке или родителям Монги, то отзванивался в Майами Андро. Так мы и узнали, что Мина решила вступить в брак с Заикой, хотя тот еще сидел в тюрьме. Самуэль расценил это как героический акт верности, достойной уважения, как доказательство непреодолимой любви; я же отнеслась к этому с недоверием.

Самуэль рассказал мне об этом в кафе «Клюни», которое находится там, где сходятся бульвары Сен-Жермен и Сен-Мишель. Мы встретились в кафе, чтобы позавтракать, порядком устав дома от черной фасоли и жареной свинины; после завтрака хотели отправиться по парижским местечкам «Игры в классики», грандиозного романа Хулио Кортасара. Я испытываю особое пристрастие к улице Жиль-Këp, Именно здесь Орасио Оливейра встретился с Магой[206]и завел разговор с клошаром. Я заказала треску по-провансальски, которая оказалась на деле рыбой, запеченной с картофельным пюре в глиняном горшке, Самуэль заказал себе жареного мерлана с гарниром из моркови и фасоли. Мне опять не лез кусок в горло: всякий раз, когда я пробую превосходное блюдо, то вспоминаю, что люди на моем острове много чего не видели. Мы перешли на шоколадный крем, когда Самуэль сказал мне о предстоящей свадьбе Мины и Монги; я прямо оцепенела, однако воздержалась от комментариев.

– Что молчишь? Тебе следовало бы порадоваться, ведь они твои друзья, – нажал он, желая хоть что-нибудь выдавить из меня.

– Да, однако ты тоже знаешь Минерву, ты просто забыл это, – нехотя сказала я.

– Мину? Разве я утверждаю обратное? Она стала прямо-таки закадычной подругой моей бабушки. Знаешь, после смерти моего отца она превратилась в фею-покровительницу или в старшую сестру. Часто приходила к нам, приносила подарки. Думаю, она приходила скорее из-за Заики, ведь она знала, что он живет над нами и…

– Ты никогда не рассказывал о смерти своего отца, – прервала я его, уткнувшись взглядом в мусс, слишком горький для меня.

– Его убила моя мать, когда он был пьян. Она обнаружила письма его любовницы. Ее ослепила ревность. Мать растворила в роме горсть таблеток, а когда он заснул, вылила на него два бидона спиртного и поднесла спичку. Отец в один миг превратился в головешку, – сказал он, а в глазах ни слезинки; было очевидно, что он нечасто говорил на эту тему, а если и рассказывал, то легко умел скрывать свои чувства.

Мои пальцы онемели; пока я читала дневник, признаюсь, у меня возникало множество подозрений. Какое-то непонятное чувство зародилось во мне и постоянно тревожило. Почему этот парень знает тех же людей, что и я? – повторяла я себе тысячу раз. Почему он жил с бабушкой? Кроме того, у меня из головы не шла та сцена, где они с Грусть-Тоской рассказывают друг другу о своих личных травмах, ведь он четко объяснил девушке, что отец его умер, а сам он отказался от матери. Все это я была не в состоянии стереть с моего жесткого диска. Но потом наша дружба приглушила всякие сомнения, видеть его, ласкать его взглядом – больше мне ничего и не было нужно. С тех пор как появился Самуэль, я жила ощущением гармонии, наслаждаясь его веселым обществом, я знала: меня уважает, мной восхищается, меня любит человек, главной чертой которого, помимо всего прочего, является добродушие. (Самуэль не просто добродушный человек, он – добрый.) А я уже знала, что такое встречается не слишком часто. И этот человек, что встретился мне, что свалился как снег на голову, этот самый человек оказался ни кем иным – сыном Хорхе, сыном сожженного героя моего любовного романа, тем мальчиком, что каждый день ходил, держась за руку отца, в парк Влюбленных, или Философов, чтобы поиграть в бейсбол. Самуэль был именно тем подростком, который подсматривал тогда на лестнице на вечеринке на крыше у Монги, когда я впервые занялась сексом. И что во всей этой темной истории значила Мина, притворяясь самим милосердием, «добрым человеком из Сезуана»?[207]