Книга Изменники родины - Лиля Энден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неожиданно далекий странный звук нарушил торжественную тишину прекрасной зимней ночи…
— Что это? Автоматная очередь?…
Венецкий остановился и прислушался…
Звук повторился; затем послышалось несколько хлопков, напоминающих отдаленные винтовочные выстрелы.
Кто мог стрелять? Полицаи? Винтовки у них были, но автоматов не было. Кроме того, они все до одного были на вечере, и все, кроме двух, оставшихся дежурить, пошли по домам без всякого оружия…
Немцы?… Но гости на глазах у всех уехали в противоположную сторону, а своих немцев в Липне было только трое, и все они были дома и уже спали….
Скорее всего, стреляли какие-нибудь проезжие немцы…
Все затихло. Луна продолжала сиять, снег искрился и скрипел под ногами…
Фронт был где-то далеко, далеко…
Ночь была тиха.
Коренной петербуржец
Утром шестнадцатого января, после ясной тихой ночи, подул сильный ветер и поднялась метель.
Еще полные вчерашних впечатлений от новогоднего вечера, шли в это утро на работу жители маленького оккупированного городка. Еще в ушах звучали вчерашние мелодии — немецкая кадриль под «Москву Майскую…», и комическая песенка часового мастера «Гулиджан, Гулиджан, ходь не моя лавка…»
Но в чем дело?
Люди, которые шли в здание комендатуры на свою обычную работу, невольно остановились…
Во дворе стояло четверо саней, запряженных деревенскими лошадками; Конрад и два незнакомых немецких солдата под наблюдением Раудера выносили из дома вещи и укладывали в сани.
Раудер нервничал, все время что-то громко кричал своим немцам, и на вопрос бургомистра, что случилось — только отмахнулся.
Венецкий задал этот же вопрос Конраду.
— Уезжаем! — небрежно бросил на ходу переводчик.
— Куда? Почему? Кто уезжает?
— Все уезжают!..
Больше от Конрада ничего не удалось добиться.
В дверях показался Эрвин в шинели и в фуражке.
Он сразу же подошел к русским служащим, которые кучкой стояли во дворе и с недоумением смотрели на эти поспешные сборы, и начал на двух языках объяснять, что ими получен бефель о немедленном отъезде, а в Липню должны придти фронтовые части…
— Фронтовые? Разве фронт близко?… А куда же вы?… А нам как теперь работать?…
Но Эрвин увидел неподвижно стоящую в стороне Марусю и поспешил к ней.
— Мария, я вернусь в Липню! — сказал он тихо. — Сейчас я не могу не ехать — приказ!.. Но я вернусь обязательно, чего бы это мне ни стоило…
Он говорил по-немецки, говорил много таких слов, которые ей были совершенно незнакомы, но она все поняла без исключения…
Хромая, опираясь на костыль, приковылял и сел в сани шеф-агроном Старков; он жил при комендатуре, и его, единственного из русских, немцы забирали с собой.
Вышел с небольшим чемоданом в руках Шварц; лицо его было хмуро.
Увидав своих русских сотрудников, он улыбнулся, пожал всем руки на прощанье и неуверенным тоном сказал, что не надо беспокоиться, что Крайсландвирт уезжает, временно здесь будет другая комендатура, и все будет хорошо.
Но по лицу его было видно, что ему очень досадно бросать и работу, которая только-только вошла в колею, и Липню, к которой он уже привык, и липнинцев, которые к нему привыкли и уже считали своим человеком.
Он сел в сани и уткнул лицо в поднятый воротник, стараясь закрыться от ветра и мелкого, колючего снега.
Одни за другими сани выехали на улицу.
Эрвин продолжал стоять около Маруси, не выпуская ее руки, и все обещал непременно вернуться в Липню, и только, когда Раудер резко окликнул его, побежал вдогонку и вскочил в задние сани на ходу.
Через несколько минут весь обоз скрылся, потонув в густой метели.
Представители оккупационной власти уехали из оккупированного города.
В течение трех месяцев эти люди приводили в порядок жизнь городка, разоренного тремя фронтами, их уже знали, к ним привыкли, им доверяли…
И вдруг такой неожиданный отъезд, похожий на бегство.
Немцы уехали, но их русские помощники остались, и остались в самом нелепом положении…
Бургомистр медленно пошел в дом, за ним последовали все остальные.
В Крайсландвиртовской канцелярии был разгром: видимо, отъезжающие искали здесь какие-то документы.
— Николай Сергеич! Я домой схожу, а то боюсь, как бы там чего не случилось? — обратилась к Венецкому Клавдия Ивановна.
Бургомистр молча кивнул головой.
— А мне можно? — спросила Таня. — Я после обеда приду…
— И я домой схожу, Сергеич! — сказал агроном Ваня Корбанков.
Венецкий никого не задерживал.
Лена, не умевшая сидеть без дела, принялась собирать и разбирать разбросанные документы; Маруся села за стол, сложила руки и сидела молча неподвижно.
Вскоре в здании комендатуры они остались втроем, остальные разошлись.
— Лена! — проговорил Венецкий. — Побудь здесь, пожалуйста, пока я приду: я схожу на мельницу, на электростанцию, вообще всюду пройду — мне надо знать, что в городе делается…
Он ушел, чувствуя, что оборвалась какая-то невидимая связь, на которой держалось всеобщее спокойствие, что все, с трудом созданное, висит на волоске и вот-вот оборвется, и тогда начнется полная анархия…
В здании средней школы, на которой красовались три вывески: «Ортскоммандатур», «Крайсвиртшафт» и «Городское управление», остались только верные подружки Лена Соловьева и Маруся Макова.
Лена, которая всегда в таких случаях старалась чем-нибудь заняться, педантично сортировала брошенные документы; Маруся ни к чему пальцем не притронулась и сидела, задумавшись.
— А ведь Пузенчиха-то сегодня даже не показалась! Видно, еще дома что-нибудь пронюхала! — прервала она, наконец, молчание.
— Остальные тоже постарались смотаться! — отозвалась Лена. — Каждый считает, что в такое неопределенное время лучше находиться у себя дома, чем в комендатуре без комендантов.
— Может быть, и нам с тобой лучше уйти?
— Николай попросил меня подождать его здесь, и я подожду, а ты как хочешь, — твердо сказала Лена.
— Ну, и я с тобой. Пропадать, так вместе!..
Они помолчали.
Маруся подняла с полу немецкую газету, достала словарь и принялась разбирать.
— Ничего не понимаю, почему они всполошились? — проговорила она наконец. — Вот позавчерашняя газета — черным по белому: фронт около Москвы…. Тут про бои под Можайском… Не может же за один день фронт сюда перескочить!.. И все было тихо, ни стрельбы, ни бомбежек…
