Книга Песня моряка - Кен Кизи

Барабаны гремели, языки пламени подскакивали вверх. И вскоре все женщины уже заливались слезами и посыпали песком головы, оплакивая потерю столь многих ценных вещей, а обнаженные мужчины плясали в отблесках пламени.

— О вождь, посмотри на нашего гостя! — вскричал Имук. — Неужто он не расстанется со своим сокровищем?

И вождь увидел, что тот так и не снял свой величественный амулет в виде ракушки.

— Ты должен бросить в огонь свое ожерелье, — промолвил он. — Все без исключения должны проститься со своим богатством, даже царь всех вождей.

Незнакомец перестал танцевать.

— Я этого не сделаю, — ответил он. — Этот калека хочет сыграть со мной злую шутку. Я не принесу в жертву свой амулет.

Все замерли, переводя взгляд с вождя на гостя. В свете пламени было видно, что ярость написана на лицах и того, и другого.

— Ты должен это сделать, — повторил вождь. — Таков закон людей Моря. Или ты простишься со своим сокровищем, или мы сбросим тебя со скалы. Таков наш закон.

— Я этого не сделаю, — снова сказал незнакомец. — Я не имею права и не сделаю этого. Я сильнее вашего закона.

Послышался ропот, и некоторые начали подбирать кипятильные камни. А незнакомец поднял руку к своей волшебной ракушке. И тут же на стенах вигвама замелькали тени подвластных ему темных духов. Размахивая когтями и яростно крича, они наступали на членов племени. Люди в ужасе отпрянули, только сейчас начиная понимать, что их миловидный гость не кто иной, как злой дух. Лишь Имук подскочил к очагу, выхватил из него раскаленную острогу и метнул ее в черный силуэт Прибрежного Дракона. Тварь завизжала от боли.

— Это — тени! — закричал он своим соплеменникам. — Всего лишь тени. Тащите их на свет!

И похватав горящие головешки, люди бросились на войско духов и принялись выталкивать их за дверь на улицу, где уже занимался рассвет. Один за другим темные отродья таяли в первых лучах утреннего солнца.

И когда племя достигло края скалы, из всего потустороннего воинства остался лишь незнакомец. Он ревел как дикий зверь, а его лицо было искажено гримасой ярости. С помощью камней и факелов мужчины загнали его к самому краю обрыва и сбросили вниз в бушующий прибой.

С ревом он исчез под водой и через мгновенье вынырнул в своем истинном обличье гривастого Морского льва. Ожерелье с ракушкой по-прежнему виднелось на его шее. Он развернулся и поплыл к горизонту, рыча от ярости и досады.

Выползшие из вигвама женщины подошли к обрыву, чтобы посмотреть ему вслед. Подбежавшая Шула встала рядом с Имуком, лучась от гордости. Чары рассеялись.

— О Имук! Ты спас нас от злого духа! Ты такой смелый и умный, — она повернулась к вождю. — Не правда ли, отец? Смелый и умный…

— Да, — вынужден был признать вождь. — Для калеки-ложечника он очень смел и умен, — и вождь умолк, чувствуя, что на него обращены взгляды всего племени. Он понимал, что выглядит толстым и глупым без своего наряда.

Имук посмотрел на вождя и ничего не сказал. Калекой он будет всегда — есть вещи, которые не поддаются изменению, — зато его больше никто не назовет рабом и лягушонком.

Есть вещи, которые не может изменить даже Великий Даритель и Хранитель.

И тут люди услышали приближающееся приглушенное посвистывание. Они подняли головы и увидели старую Ам-Лалагик, которая спешила к ним по тропинке. Добравшись до края скалы, она наклонилась и плюнула в бушующий внизу прибой.

— Вот видишь, бабушка, теперь тебе незачем петь Последний путь, — улыбнулся Имук. — Может, ты уже и сама передумала покидать наш продымленный вигвам?

Иногда он не такой уж и продымленный, — проворчала Ам-Лалагик. — Иногда в нем витают лишь запахи испускаемых ветров.

А весной все девушки племени, кроме Шулы, произвели на свет златокудрых младенцев. И вождь приказал всех их выбросить в море. Но никто из них не утонул. Каким бы сильным ни был прибой, они покачивались на волнах, а потом с ревом уплывали вдаль. Именно эти младенцы и стали родоначальниками племени Морского Льва, поэтому-то его члены и ревут до сих пор.

Закончив читать, Алиса резко поднялась и вспугнула ворон, которые с карканьем поднялись в воздух, разбудив в свою очередь щенка. Она положила книгу обратно в упаковку и закрыла за собой дверь трейлера. На мгновенье она задумалась, не оставить ли щенка на попечение Марли, но, скорей всего, тот не смог бы уберечь его от енотов и медведей. Она налила в ведро Марли свежей воды и, подхватив теперь уже раздувшийся меховой шарик, понесла его в свой «самурай». На этот раз она положила щенка к себе на колени.

Руки у нее так сильно дрожали, что она не могла включить зажигание.

— Давай, просыпайся, Никчемка. Помоги мне.

Она бесилась от того, что сказка о Шуле вызвала слезы у нее на глазах. «Чушь! — повторяла она про себя. — Собачья чушь!» Ничего удивительного, что Голливуд решил явиться сюда и снять эту тошнотворную кучу ностальгии. Где еще «фабрика грез» могла бы найти такую идеальную натуру? «Ведь грезы создаются именно из такого дерьма, как мы», — думала она.

Она еще не успела завести двигатель, как услышала, что в дверцу скребутся. Она выглянула из окошка и увидела Марли, сидящего на ракушечнике рядом с фургоном. Одна его лапа была поднята, и он просительно улыбался, как турист, путешествующий «автостопом».

— О Господи! — воскликнула Алиса. — Почему все считают, что если девушка из провинции, то с ней можно делать все что угодно. — Тем не менее она вылезла из машины и помогла старому псу забраться внутрь, а уж его появление было встречено щенком с полным восторгом.

На этот раз она предпочла ехать через город вместо окружного пути. Не прошло и недели с тех пор, как она была здесь в последний раз, но повсюду были видны перемены, принесенные сюда голливудской «фабрикой грез». В витрине маленькой изящной кондитерской Лидии Глоув больше не стояла реклама «сливочных мышиных плиток», теперь она рекламировала «сливочные плитки Чернобурки». В «Горшке» на хрустальной подставке рекламировался новый напиток «Силок Шулы». А проезжая мимо мощеного подъезда к Национальному банку Аляски, она увидела, что старина Эрни Пэтч выбрался из кокона дневных сериалов и вернулся к работе над своим тотемным столбом. Под брезентовым тентом он усердно выдалбливал кедровое бревно, закрепленное на козлах. Эрни занимался этим уже года четыре, поднимаясь от основания вверх. И Алиса тщательно следила за его работой. Он был одним из лучших резчиков в округе, и в его поделках всегда что-то было. Особенно вон в том медведе у самого основания. Его стилизованная морда выражала долготерпение и трогательный героизм: взгляд был устремлен вверх на поднимавшуюся вверх череду разных тварей, которых он вынужден был держать на собственной спине. И бобер над медведем был хорош — его передние зубы были расположены под идеальным углом, чтобы образовывать брови медведю-страстотерпцу. Линии четки, чисты и сильны. Но чем ближе Эрни подбирался к вершине, тем размазаннее становились контуры. Уже несколько лет администрация банка уговаривала Эрни завершить свою работу, пока он сам, его бревно или оба не распались от старости. Но он отказывался, объясняя, что Дух еще не открыл ему, что он должен там изобразить.