Книга "Раньше смерти не помрем!" Танкист, диверсант, смертник - Александр Лысев

— Где эти танковые хулиганы?! — орал утром командир бригады, приехавший в батальон Барсукова.

— Ну, Иван, вы даете… — как всегда, пытаясь сглаживать углы, уже в блиндаже, куда переместились все офицеры, говорил политрук Сверчкевич.

Кивнув в сторону передовой, Барсуков четко и раздельно произнес:

— Так было и так будет. Всегда!

И, не спрашивая разрешения, вышел наружу, громко хлопнув дверью, оставив командира бригады только недоуменно переглядываться с политруком.

А через три дня они атаковали хорошо укрепленный немцами выступ. Как было сказано в приказе, с целью улучшения наших позиций. Атаковали плохо, в лоб, без надлежащей подготовки и совершенно, по мнению Барсукова, неправильно и бессмысленно. Сколько комбат ни пытался возражать и предлагать другой план действий, приказ, однако, был неумолим. К середине дня поле перед советскими позициями заволокло от дыма — счет сгоревших «тридцатьчетверок» и приданных им самоходок перевалил за два десятка.

— Где комбриг?! — заорал Сверчкевичу яростно шагавший по траншее на КП бригады Барсуков. — Вы что творите?!

— Ты не понимаешь, тут такое дело… — попытался начать что-то объяснять политрук.

— Паша, ты дурак? — взяв за грудки, придвинул к себе Сверчкевича майор. — Я ребят готовил не для того, чтобы ими как спичками разбрасывались! Одна полыхнула — и за следующей?

— Да знаю я все! — нервно выкрикнул в ответ политрук, пытаясь освободиться от хватки Барсукова. — Я тоже кое-чему уже с тобой научился и с тобой согласен! Только…

— Что — «только»?

— Из военного совета фронта чин приехал. Он на КП приказы отдает и всем рулит. Для него показуха.

— За наши жизни, — отпуская Сверчкевича, проговорил Барсуков. — Вот суки…

— Иван, стой! — Политрук попытался остановить решительно шагнувшего в сторону блиндажа комбрига Барсукова. — Хуже себе сделаешь.

— Ты только о себе всегда думаешь? — побелев от ярости, тихо спросил Барсуков. — У вас когда-нибудь совесть была? И вообще хоть что-то человеческое?

Сверчкевич не успел ответить. Раздался свист немецкого тяжелого снаряда, а затем блиндаж встряхнуло до основания. Барсукова со Сверчкевичем вышвырнуло взрывной волной на бруствер траншеи. Когда они оба сползли обратно вниз, дверь блиндажа, висевшая на одной петле, распахнулась, и из клубов сизого дыма наружу выполз на четвереньках командир бригады, отчаянно кашляя и ошалело вращая головой. Следом за ним в дверном проеме появился незнакомый полковник средних лет, по виду вполне себе целый и невредимый.

— Он? — только и спросил Барсуков.

— Он, — сглотнув, подтвердил Сверчкевич и поспешил отвернуться.

Барсуков, пригибаясь, подошел к полковнику, коротким взмахом обозначил отдание чести и решительно заявил:

— Товарищ полковник, прекратите атаку в лоб. Есть вариант лучше.

— Ты кто такой? — откашлявшись, вперил взгляд в танкиста полковник.

— Командир танкового батальона майор Барсуков.

— Это твои танки там горят? — кивнул в сторону поля перед траншеями полковник.

— Мои, — мрачно подтвердил Барсуков.

— А ну пошел атаковать! — возвысил голос полковник. — Туда! Быстро!

Барсуков играл желваками и не двигался с места, буравя стоявшего перед ним человека прищуренным взглядом. Полковник вытащил из кобуры пистолет, приставил к голове танкиста и, скривив губы в усмешке превосходства, медленно произнес:

— Ты будешь атаковать. Так, как я сказал — в лоб!

Краем глаза Барсуков быстро оценил обстановку: комбриг все еще кашлял, стоя на четвереньках, свита полковника, которая при нем, несомненно, была, либо перебита, либо переранена в блиндаже. Рядом один только политрук Сверчкевич, с испугом округливший глаза от разворачивающейся перед ним сцены.

— Конечно буду, — спокойно ответил Иван Евграфович и резким неуловимым движением вывернул полковнику руку с пистолетом за спину. Отшвырнув выпавшее на землю оружие под ноги забившемуся в нишу окопа политруку, Барсуков потащил перед собой скрюченного представителя военного совета фронта, заламывая ему локоть выше затылка и приговаривая на выдохе:

— Буду атаковать! В лоб! Только вместе с тобой, сука!..

Политрук Сверчкевич, через которого они перешагнули, в ужасе закрыл голову руками.

«Сто четвертая» стояла в низине за КП бригады.

— Заводи, Витяй, — крикнул Барсуков, запихивая полковника в танк.

Тот, брызжа слюной, орал что-то сначала про трибунал, потом про расстрел на месте и отчаянно матерился.

— Сейчас е. ну так, что язык откусишь, — спокойно проговорил Иван Евграфович.

Видимо, сказано было убедительно — полковник заткнулся и притих.

— Засуньте его в самый низ, — это уже было адресовано застывшим в недоумении от происходящего остальным членам экипажа.

— Есть!

Перемахнув пехотную траншею, «сто четвертая» в одиночку кинулась в самоубийственную лобовую атаку…

Они вернулись вдвоем с Коломейцевым — закопченные, в прожженных комбинезонах, но живые и даже не раненые. Ведомая опытным экипажем, «сто четвертая», огибая факелы, в которые превратились ее собратья, перед этим умудрилась прорваться почти до самых немецких позиций. Дальше плотность вражеского огня была такой, что пройти не удалось бы никому. Конечно же, их подбили. Ребята в башне погибли сразу. Оглушенный Барсуков, откинув верхний люк, скатился по броне на землю и сразу же кинулся помогать вылезти Витяю. Впрочем, Коломейцев сам довольно бодро вывалился из люка вниз. Вдвоем они отползли от танка и укрылись в ближайшей воронке. Оглянулись — в черных клубах дыма на башне возникла фигура полковника. Спрыгнув с брони, сильно прихрамывая, тем не менее полковник бодро поскакал в сторону той же воронки, где сидели Барсуков с Коломейцевым. Очередь немецкого пулемета срезала представителя военного совета, когда он уже запрыгивал к ним. Витяй и Иван Евграфович посмотрели на съехавшее в воронку прошитое пулями тело с раскинутыми в стороны обмякшими руками, на высунутый, видимо, на бегу и теперь так и закушенный язык, на остекленевшие потухшие глаза, переглянулись и одновременно утерли пот со лбов…

До более детальной проработки операции вражеский выступ оставили в покое — больше приказов на бессмысленные атаки не поступало.

— Пиши, Паша, — говорил вечером в землянке Барсуков Сверчкевичу, когда они остались наедине.

Ответом был тяжкий и долгий выдох политрука сквозь сомкнутые зубы:

— Ох, Иван-Иван…

— Пиши.

На утреннем совещании у командира бригады, который после вчерашней контузии просил повторять ему фразы погромче, политрук зачитывал обстоятельства героической гибели представителя военного совета фронта: