Книга Пока ты моя - Саманта Хайес

Смотрю на часы. Время еще есть. До шести мальчики играют у Пип дома. Повинуясь импульсу, надеваю пальто, ботинки, шарф и хватаю ключи от машины. Если я приду в квартиру, никто потом не сможет узнать, о чем именно мы разговаривали.

* * *

Паркуюсь и шагаю к двери. Я все еще помню код, и, как обычно, никто не потрудился повернуть ключ в замке, так что я спокойно прохожу в дом. У стены стоит велосипед Ким. Неужели она не поехала сегодня на работу? Стол в холле усеян корреспонденцией, большей частью всякой макулатурой, а рядом стоит сумка с бутылками, которые явно собираются сдать. Эта сумка здесь – целую вечность.

«Ничего из этого не должно было произойти», – печально думаю я. Она могла рассчитывать на помощь, сделать все иначе, послушаться меня. «Еще не слишком поздно», – пытаюсь я убедить саму себя, одновременно ругая за проявленную слабость. Все эти годы она заставляла меня делать такое, что я и представить себе никогда не могла. Отношения между нами все время складывались именно так – ее необъяснимая, недоступная пониманию потребность подпитывалась моим постепенно слабеющим чувством вины. «В какой-то мере утешает осознание того, что не только я во всем виновата», – думаю я, топая вверх по скрипучей лестнице. Вырываясь из ее тисков, я вижу ситуацию гораздо яснее. Сесилия – властная, обладающая даром убеждения женщина. Она всегда была такой – безрассудной, обладающей магическими чарами, которые действуют только на меня. Вот почему я пыталась – лишь пыталась! – уйти от нее, но мы обе прекрасно понимаем, что это не так просто, как кажется. Она вечно пользуется слабостью, которую я к ней питаю, прекрасно зная, что я сделаю все, что бы она ни попросила.

Одолеваю еще один лестничный пролет по направлению к квартире на верхнем этаже. Стучу в дверь. Потом прижимаюсь ухом к дереву, но не слышу ни звука. Обычно во время работы Сесилия включает радио и подпевает всякой старой чепухе. Эта ее привычка все гда сводила меня с ума. Сводила с ума в хорошем смысле – заставляла любить ее еще больше. Она всегда знала, что я сделаю для нее все.

– Хэзер! – восклицает она, потрясенная моим визитом. На ней легкий и длинный восточный халат с поясом. Она сшила его сама из старого сари. Если Сесилия не творит что-нибудь, это не Сесилия. – Что ты здесь делаешь?

– Вроде как живу здесь, – отвечаю я.

– Нет, не живешь, – тут же парирует она. – Ты съеха ла. Бросила меня и эту квартиру. А еще оставила здесь большую часть своих вещей. Так ты поэтому приехала? Забрать их?

Она дрожит под струящейся тканью. Волосы Сесилии разметались по плечам восхитительными волнами, напоминающими языки костра.

– Нет… на самом деле я пришла, чтобы увидеть тебя.

– О… – разочарованно тянет она, хотя я прекрасно знаю, что так Сесилия выражает радость по поводу моего прихода. – Я как раз собиралась заварить чай.

Она оставляет дверь широко открытой и скрывается в глубине квартиры.

Сесилия и чай – это по сути своей история любви. Сесилия не признает никаких чайных пакетиков, небрежно брошенных в кружку. Вместо этого она раскладывает обеденный стол (овальный стол с раздвижной крышкой, который мы купили за тридцать фунтов на аукционе, когда только-только переехали сюда), словно намечается обед из трех блюд. Действо начинается с того, что она ставит на плиту чайник. Потом Сесилия гремит огромным, с вмятинами, заварочным чайником, который, клянусь, сделан из алюминия и, кажется, уже никуда не годится. Остается только недоумевать, зачем его вообще спустили с высокой полки на грязную захламленную столешницу. Когда вода закипает, она льет кипяток в заварочный чайник, одновременно раскладывая десертные вилки с костяными ручками, облупившиеся и совершенно не сочетающиеся с цветочными тарелками, чашками и блюдцами. Потом на столе появляется блюдо-этажерка, купленное Сесилией на прошлогодней январской распродаже в «Хэрродс». «На каждой кухне должно быть что-то из «Хэрродс», – сказала как-то Сесилия, освобождая хрупкое цветочное блюдо из оберточной бумаги. Это заставило меня полюбить Сесилию еще больше.

Или, возможно, мне просто стало ее жалко.

– Свежие, я испекла их утром, – объясняет она, разбрасывая множество ярких фиолетовых и оранжевых кексов с сахарной глазурью по нижнему уровню этажерки. На верхний слой Сесилия выкладывает французские пирожные, украшенные съедобными серебристыми шариками, вылепленными из карамельной глазури, которые, как я знаю, она тоже сделала сама. Все эти шарики немного деформированы, причем каждый тщательно изготовлен вручную, чтобы отличаться от остальных. Сесилия относится к выпечке так же, как к созданию украшений. Шедевр должен быть шикарным и при этом оригинальным, скромным, но соблазнительным и, самое главное, ручной работы, чтобы нигде нельзя было встретить двух одинаковых произведений искусства. Помнится, она вдохновенно, срываясь на крик, до выступившего на щеках румянца рассказывала мне это.

«Ох уж эта Сесилия…»

– Помоги мне отрезать корки. – Она передает мне хлебный нож и стопку кусков серого хлеба из непросеянной муки.

Прекрасно знаю, как Сесилия его любит. Странно, но этот ритуал успокаивает меня, ведь он радикально отличается от того, с чем я сталкиваюсь на своей работе. Той самой работе, о которой Сесилии ничего не известно, работе, которая мешает мне броситься туда, где она сейчас живет, в этот безумный пейзаж, на который я едва осмеливаюсь взглянуть. Это все – для ее же блага.

– Креветки? – спрашиваю я. Они у Сесилии есть всегда.

– Сегодня – копченый лосось, – отвечает она, засовывая полоску рыбы между губами и виновато улыбаясь мне через плечо, словно я никогда ее не знала.

Я зажимаю ломтик лосося между кусками хлеба, предварительно положив внутрь несколько листиков измельченного кресс-салата. Режу бутерброды на четвертинки по диагонали и выкладываю их на средний уровень этажерки. Теперь блюдо заполнено целиком. Сесилия кладет в заварочный чайник ложку чайных листьев сорта «Лапсан соучун» и снова кипятит воду. Вскоре мы уже сидим напротив друг друга: я, склонившись над фиолетовой тарелкой с ободком из незабудок, и Сесилия, сквозь волосы которой сверкает солнце, струящееся яркими лучами в комнату. В это время года солнечный свет заглядывает сюда примерно минут на двадцать, тогда как летом – почти на час.

– Это скорее ланч, чем вечерний чай, – признается Сесилия. – Ты знаешь, что со мной происходит, когда я погружена в работу. Дни пролетают незаметно, мне некогда думать о еде.

Это не совсем правда. Сесилия одержима своими украшениями, но еще и пытается остаться тоненькой, как тростинка.

– Поешь, – предлагает она, замечая мою пустую тарелку. – Если бы ты была беременна, стала бы голодной, как волк.

С тем же расчетом Сесилия могла влепить мне пощечину.

– Прошу прощения, что я – такая неудачница. – Беру бутерброд и вгрызаюсь в него. Бутерброд кажется мне совершенно безвкусным, но это некоторым образом помогает сдержать слезы.

Я пристально смотрю на Сесилию. Она – по-прежнему рядом, но что-то изменилось. Я делаю для нее все, что в моих силах, все, что я обещала, но сейчас мы словно оказались по разные стороны очень высокой горы. И я не вижу, как эту гору обойти.