Книга Звездочка и Коробок - Дарен Кинг

— Бабочка. Пролетает вверху. — Ральф Эггертон потирает руку. Он рассказывает мне историю. Теперь я понял. — Одна гусеница поворачивается к другой и говорит: «Я бы в жизни не села в такую штуковину».

И все. Это конец истории. Какая-то очень короткая история, правда? Я думал, там будет что-то еще. Ну, какое-нибудь продолжение. Но это все. Ничего больше не будет. Ральф смотрит на меня с довольным видом, как будто он только что рассказал мне историю, но это только кусочек истории, самое начало. Потому что иначе она получается незаконченной.

— Ну как? — Ральф Эггертон говорит: — Как тебе?

— Ну, — я пожимаю плечами, — какая-то очень короткая история.

Ральф качает головой. Его аккуратные рыжеватые усы качаются вместе с головой.

— А конкретнее?

— Это самая короткая история о природе из всех, какие я знаю.

— Это не история. — Ральф говорит. — Это такой анекдот.

— Анекдот?

— Да, анекдот. Короткий рассказ о каком-либо вымышленном событии или забавном случае с неожиданным остроумным концом. — Ральф Эггертон кладет руки на свой портфель, который лежит у него на коленях. — Идеальное средство, чтобы, скажем, закончить послеобеденную речь. Как я уже говорил, анекдот должен быть коротким и остроумным. И непременно простым. То есть легким. Ненарочитым. Анекдот следует рассказывать четко и с чувством и в конце делать паузу для усиления воздействия на аудиторию. — Ральф Эггертон смотрит на меня, понял я или нет, и поясняет: — И то обстоятельство, что тебе было... э... не смешно, говорит только о том, что я не сумел рассказать анекдот так, как надо. Если шутка не доходит до человека...

— Но это была никакая не шутка.

— Нет, Ствол. Это как раз была шутка.

— Но в ней же не было ничего смешного.

— Почему не было?

— Потому что смешное бывает в конце, а это история ничем не закончилась.

— Как же ничем не закончилась? — Ральф Эггертон говорит: — «Я бы в жизни не села в такую штуковину». Говорит одна гусеница другой. Глядя на бабочку. Пролетающую вверху. Ты представь ситуацию. Две гусеницы ползут по ветке...

— Но это же полный бред, совершенно бессмысленный, — говорю. — Гусеница говорит, что она бы не стала садиться в бабочку. И какой в этом смысл? В любой шутке должен быть смысл, иначе она получается не смешная. Никто не будет смеяться над шуткой, которая вообще ничего не значит.

Ральф Эггертон качает головой и говорит:

— Ты просто не понимаешь. Гусеница принимает бабочку за такую же гусеницу, которая летит на каком-то летательном аппарате. Она не знает, что это бабочка. И вот это как раз и смешно. Плюс к тому здесь высмеивается фундаментальное недоверие среднего обывателя к научно-техническому прогрессу. Теперь понятно?

— Нет, — говорю. — Не понятно. И совсем не смешно.

Ральф Эггертон закрывает глаза. Как двери поезда, которые тоже закрыты. Ральф смотрит в потолок, но не видит его, потому что он смотрит с закрытыми глазами. Ральф Эггертон вспоминает другой анекдот. Он говорит:

— Хорошо, — и открывает глаза. Но вот незадача: окружающий мир окружает его, как и раньше. Он никуда не пропал. Он по-прежнему здесь, вокруг. — Хорошо. Давай попробуем этот. В афоризмах нет правды. Злодеяния и религия взаимоисключают друг друга. Многие законченные негодяи готовы подписаться под заповедью: поступай с другими так же, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой. Но при этом они добавляют: главное, подсуетиться и успеть первым, пока другие не поступили с тобой точно так же.

Я смотрю по сторонам. Вагон не сказать, чтобы набит битком. Никто не стоит, все сидят. Но народу все равно немало. Вот парень в прозрачном костюме, сквозь который просвечивают трусы. Чернокожий парень в черных джинсах, огромных, как дом. И сам парень тоже огромный. Маленький мальчик с леденцом на палочке. Толстый лысый дяденька с большой спортивной сумкой, набитой всякими вещами, которые краденые. Тетенька с книжкой. Еще одна тетенька, даже не тетенька, а старушка, хотя и совсем не сердитая. Парень с девушкой, которые держатся за руки, они счастливы и влюблены, и у них очень хорошее чувство юмора, потому что, когда ты влюблен, все вокруг очень смешно и прикольно. Но даже они не смеются над анекдотом, который только что рассказал Ральф.

— Нет, — говорю. — Не смешно.

— Хорошо. — Ральф говорит: — Наверное, все дело в интонации и модуляциях голоса. Материал следует подгонять под запросы аудитории.

Я вообще ничего не понял, что он сказал.

— Просто он не смешной, этот ваш анекдот, — говорю. — Прошу прощения, но он действительно не смешной.

— Погоди. Дай подумать. — Ральф говорит: — Ага. Вот. То, что нужно. — Ральф Эггертон барабанит пальцами по своему портфелю. Как будто печатает на машинке. Он говорит: — Считается, что в газетах печатают вполне достоверные факты. И вот недавно в одной газете напечатали объявление о скорой свадьбе актера с актрисой. Они оба очень известны, оба играют в известном мюзикле. В газете написано, что свадьба состоится в следующий четверг, во второй половине дня. Вечерний спектакль пройдет как обычно.

— Но это же правда.

— Нет. — Ральф Эггертон чешет пряжку ремня на брюках. — Это такой анекдот.

— Вы же сказали, что это была статья, ну, в газете.

— Это такой анекдот про статью, напечатанную в газете. Или, вернее, про статью, которую могли бы напечатать в газете.

— И что здесь смешного? — Я действительно не понимаю.

— Смешного... ну... — Ральф говорит: — Это непросто объяснить. Здесь соль в том, что читатель может увидеть в статье совершенно не тот смысл. Давай попробуем чего-нибудь попроще. Вот, например. Муж уехал в командировку и посылает жене открытку. Погода рядом. Хочу, чтобы ты была замечательная.

Я качаю головой. Полный бред.

— Ствол. Муж посылает открытку жене. Здесь обыграна известная фраза. Хочу, чтобы ты была рядом. Ты же наверняка ее знаешь. Хочу, чтобы ты была рядом. — Ральф Эггертон говорит: — Наверное, я делаю что-то не то. Для меня это дело еще в новинку. Но я очень стараюсь. Видишь ли, я собираюсь открыть свое собственное комедийное шоу. Такое, о котором заговорят.

Мы с Ральфом стоим на ступеньках движущейся лестницы, которая медленно едет вверх. Ральф держит свой портфель, он не смотрит на меня, он смотрит прямо вперед и вверх, куда мы едем. Он совсем не расстроен, он не из тех, кто расстраивается, он просто смотрит вперед и вверх и говорит:

— Во мне нет искрометности, вот что.

Мы движемся вверх по движущейся лестнице, которая едет сама, и поэтому нам не надо идти по ступенькам. Это специальная лестница, по которой не надо ходить. На ней надо просто стоять, а она едет сама. На стенах висят рекламные плакаты, они как будто едут вниз, мимо нас, только они никуда не едут, они остаются на месте, это мы едем вверх. На одном из плакатов — фотография колбасы. Мммм, она выглядит очень вкусно. На другом — фотография парня, который совсем-совсем голый, с большим безобразником. И там написано: ДО. А на второй фотографии, рядом, тот же парень, но уже без безобразника, но зато с норкой, ну, как у девочек, и там написано: ПОСЛЕ. Еще там есть фотография солдата, ну, такого, в военной форме, и у него на фуражке написано: «Будь самым лучшим». И еще — реклама секса по телефону. В рекламе сказано: «Можешь смеяться над моими грязными ногами». И дан номер телефона, по которому надо звонить. Еще там есть плакат с фотографией девушки, которая улыбается, вся такая довольная и счастливая, и там написано: «ПРОЗАК™ лучше чем «Будь здоров»™». И еще — фотография девушки с шипами в носу и в губе, а под фоткой написано: «Проколись».