Книга Железный Грааль - Роберт Холдсток

Я спрашивал еще, но она лишь улыбалась и поглаживала свою кошку.

Иметь дело с богами и оракулами всегда неприятно. Ради таинственности или же по рассеянности, но они никогда не скажут тебе всего, что знают.

Арго скрыл колоссы в Стране Призраков. Это, по крайней мере, было ясно. И его «знание» о предстоящем вскоре плавании за Нантосвельту означало, что ему известно: Маленький Сновидец Кинос живет теперь там же. Ясон о чем-то таком догадывался – он уже сделал первый шаг в Иной Мир, но повернул обратно и явился в Тауровинду.

Нетрудно понять, в чем дело: пути в Царство Теней Героев куда более запутанны, чем на Альбе, и ему нужен был проводник.

Медея знала, где Кинос. И он знал, что я связан с Медеей узами забытой любви. Я словно слышал, как напрягаются канаты в его голове, поднимая и разворачивая парус, указывая направление пути. Следуй за ним, отыщи ее; следуй за ней и найди сына.

Я еще лежал, свернувшись на скользких камнях подземной реки, упершись ногами в холодный борт Арго, когда Миеликки шепнула:

– Наверху тревога! Что-то случилось! Наверх, Мерлин! Сейчас же наверх! Поспеши!

Тревога поднялась из-за дочери Урты.

Вопли запертой в женском доме девочки становились все громче и яростнее. Ее голос разносился по всей крепости, пугая скотину и забавляя детей, но, когда сердитые крики сменились визгом, боле разумные обитатели крепости забеспокоились.

Девочка уже не злилась. Она страдала. Когда Уланна заметила, что она вопит, словно роженица, Рианта-Заботница сорвалась с места, как зайчиха из собственной шкуры:

– Глаза Рианнон! Что я наделала? Где были мои глаза?

Вскоре она возвратилась и заставила Урту собрать совет:

– У девочки есть что сказать нам. Собери представителей от всех живущих в крепости. Поторапливайся. Она не в нашем мире. Потеряет разум, если мы не выслушаем ее как должно. Она должна говорить со всеми.

– Как должно? – переспросил Урта.

– В доме правителя. Все должны встать в круг и соблюдать молчание, пока длится припадок. Бедняжка, бедняжка! Как же я не почувствовала, что с ней творится…

Все было сделано по ее слову.

Двадцать мужчин и женщин собрались в доме правителя и расселись на составленные в круг жесткие скамьи. В дальнем конце зала сидели, поджав под себя ноги, другие любопытствующие, среди них и Ясон. Очаг оказался в стороне, но факелы давали достаточно света – света, смешанного с тенями, в которых взблескивали золотые и бронзовые застежки и пряжки мужчин, волосы и оружие собравшихся женщин.

Мунду ввели в зал. Девочка была страшна как смерть. Она бросилась наземь, скребла ногтями твердый пол, мотала головой из стороны в сторону. Блестели рассыпавшиеся золотые пряди. Она бормотала что-то, как во сне. Не один я различил в этом бормотании повторяющиеся слова: «Ничто не скрыто».

Было очевидно – для меня, – что Мунду накрыл вечный покров имбас фораснай. Сияние, свечение кожи, дрожащий свет, окутывало ее с головы до ног. Глаза пусты, лишены глубины. Что она видела? Язык мелькнул у нее между зубами, нащупывая вкус несказанных слов.

Вдруг она совершенно успокоилась. Поднялась на ноги, обратилась лицом к отцу, сложила руки перед грудью, ладонями наружу, растопырив пальцы. Она дрожала, словно птенец, выпавший из гнезда.

– Я Мунда, дочь правителя, сестра будущего правителя. Я ничего не скрою. Слушайте и отчаивайтесь.

Своим детским голоском, по временам набиравшим силу, она начала:

Я вижу потерянного, вижу искаженного,

Властного.

Глаза его цвета ореха.

Он тонок телом, легок взглядом, волосом темен,

По плечам рассыпанным. Смех его – радость.

Пояс его алым запятнан.

Меч его – серп, снимающий жатву.

Он убивает без мысли.

Жаждет крови бронза, сильнее железа

в руке Отравленного.

Он – злая участь двоих из тех, кого ныне вижу.

Ничто не скрыто.

Твердыня его зелена,

Зеленый камень дрожит, как струна, сияя.

Широкое море разбивается о берег.

Войско стоит там, от крови ослепленное,

От осад уставшее, в годах затерянное,

для людей потерянное.

Ваш корабль среди них.

Эта встреча – гибель двоим из вас,

одна из них женщина.

Ничто не скрыто!

Я не могу ничего скрыть!

Острова самоцветами яркими плывут в океане.

Цепь их ведет к увечному королю,

к острову Трех Братьев.

В крепости вижу я «Место,

откуда отца призывают».

Сомкнули объятия мужчина и мальчик.

Слезы и смех, видения и аспиды,

Остальное темно.

Закончив, девочка скорчилась от боли и забилась, упав на пол, с пеной на губах. Однако из ее губ не вырвалось ни звука. Рианта с Манандуном удерживали ее, пока сведенное судорогами тело не обмякло. Мунда вдруг огляделась осмысленно, села, намотала на палец длинную прядь волос. Взглянула на меня, как смотрит внезапно разбуженный и еще не вполне опомнившийся человек.

– Странный был сон, – сказала она.

– Мы все его видели, – отозвался отец. – Я был не прав, когда запер тебя. Тобой овладело прозрение.

– Мне снились дикие псы, которые выскакивали из собственных шкур, и мужчина, который кричал и плакал, потому что его мучили духи. И мальчик. Он мастерил зверей из кусочков бронзы. Все они жили на островах.

Урта, нахмурившись, оглянулся на меня. В пророчестве об этом ничего не говорилось. Рианта перехватила его взгляд.

– Она видела больше, чем прозвучало в прорицании. Но увиденное быстро поблекнет в памяти. Ты должен запомнить каждое сказанное ею слово. Девочка странствовала! Она – чудо, Урта. Ей еще годы жить до первой крови, а первое видение – вот оно. Она уже в объятиях Сетлоцены.

Сетлоцена, как шепнул мне Манандун, числилась богиней долгой жизни и дальнего зрения.

– Почему ты так говоришь про меня? – обиженно вопросила Мунда, обводя глазами потрясенные лица.

– Потому что ты опередила свое время, – пояснила ей наставница.

Девочка улыбнулась и, отыскав глазами брата, бросила ему взгляд, ясно говоривший: «Вот тебе!»

Кимон, примостившийся на деревянной скамье рядом с отцом, в ответ выпрямился и скрестил руки на груди, словно говоря: «Зато смотри, где мое место!»

Детское соперничество, ребяческие игры, но плащ Времени уже медленно расправлялся над ними.

– Я хочу еще, – сказала Мунда.

– Не жадничай, – предостерегла Рианта. – Хороший вкус приходит с воздержанием, а воздержание воспитывается терпением.