Книга Противостояние - Дмитрий Шидловский

Но и это было еще не все. Покончив с Турцией в июле сорок четвертого, Крым высадил десант в Болгарии. Болгарский царь Борис капитулировал так же, как Оладьин перед британцами, сразу развернув армию против вторгшихся в Болгарию немцев. Вместе с болгарами крымчане сумели отразить немецкое наступление и сохранить монархический, буржуазный режим в Софии. Слава богу, ни до Румынии, ни до Югославии они добраться не успели, но урон был и так значительный. Единственная надежда была на то, что после войны измотанная экономика Крыма вошла в глубокий штопор; скорее всего, она рухнула бы, если бы не помощь США.

Собирая воедино все отличия между событиями в этом мире и в том, из которого он пришел, Павел признавал, что возникновение буржуазного режима Северороссии, возможно, и не было прямым следствием деятельности Алексея, но вот остальное: появление и усиление белого Крыма, буржуазные режимы в Эстонии и Болгарии, снижение влияния СССР в арабском мире — Павел объяснял кознями бывшего друга, а теперь злейшего врага. Приходилось признать, что этот человек нанес делу социализма урон не меньший, чем нанесла бы ядерная бомбардировка американцами СССР. Вот и отрицай теперь роль личности в истории. Единственное, о чем сейчас жалел Павел, — что до сих пор не прикончил Алексея. Ведь было столько возможностей! Даже когда Павел попал в плен под Лугой, хоть ценой своей жизни он мог уничтожить Алексея. Ах, если бы он знал! А в Стокгольме? Какой шанс был упущен! Вообще, надо было мочить всех врагов пролетариата еще тогда, в семнадцатом, и не миндальничать. И не было бы стольких войн и смертей. В смерти всех павших, включая несчастного мальчика Васю и его отца, крестьянина новгородской земли, в бедственном положении всех людей, угнетаемых сейчас буржуями в Эстонии и Болгарии, винил сейчас Павел только Алексея.

Он бы с удовольствием поехал сейчас в Петербург и сам бы прикончил врага, но нельзя. Будучи советником главы советской оккупационной администрации, он фактически был вторым лицом на оккупированных территориях. На нем были все вопросы гражданского строительства и управления экономикой. Первый вопрос он решил достаточно просто, при помощи профессиональных чекистов подчинив себе органы местного самоуправления. С помощью товарища Берии он смог решительными, иногда драконовскими мерами пресечь грабеж местного населения, который начали советские военнослужащие (от рядового до маршала) на оккупированной территории. Здесь Павел чувствовал себя уверенно. Со вторым было сложнее. Пришлось засесть за учебники и обратиться к товарищу Сталину с просьбой прислать специалистов из Госплана. Помощь была оказана, и сейчас на новгородских и архангельских землях все предприятия работали по единому, разработанному оккупационными властями плану. Самые крупные и значимые предприятия уже были полностью взяты под контроль оккупационной администрацией, лишь формально принадлежа старым хозяевам. Павел даже гордился, что внес определенную лепту в поставки Красной армии на финальной фазе войны, управляя прекрасными североросскими заводами. Работе несколько мешало, что чуть ли не ежемесячно, по приходящим из Москвы разнарядкам, приходилось демонтировать и отправлять на Большую землю, как он это называл, по несколько предприятий[45].

Сейчас экономика, как все чаще говорили, Восточной Северороссии уже прочно вошла в экономическую систему Советского Союза, и задания, получаемые ее предприятиями, учитывались Госпланом СССР. Неофициальной столицей «востока» был Новгород, где располагалась советская оккупационная администрация.

Павел знал, что Алексей тоже проводит экономические реформы — в западной Северороссии. Уже летом сорок четвертого, как только смолкли пушки в Эстонии, он начал осуществлять некую экономическую программу, разработанную буржуазным экономистом Василием Леонтьевым. Отпустил цены на большинство товаров, сократил госзаказ, уменьшил государственное регулирование банковского сектора. Формально Северороссия считалась единым государством, и ее президента Алексея Татищева признавали и в Вашингтоне, и в Лондоне, и в Москве. Однако в восточную Северороссию петербургские чиновники, зная, чем дело кончится, не лезли. Лишь «для галочки» присылали директивы и принятые Думой законы, которые Павел аккуратно складывал в свой архив, не забывая разоблачать в подконтрольной ему прессе действия западных экономистов как антинародные и буржуазные, ведущие к дальнейшему обнищанию народа. В стране формировалось две экономики. Одна, совершенно буржуазная, рыночная, на западе, вторая, плановая, хотя еще не совсем социалистическая, допускающая частное предпринимательство и собственность на землю, на востоке.

Дошло до того, что когда в марте сорок пятого Центральный банк Северороссии объявил о деноминации и выпустил новый, «тяжелый» рубль (до этого рубли печатались и в Петербурге, и в Новгороде, что усиливало инфляцию многократно) и предложил выплачивать новыми деньгами пенсии и пособия, а также зарплаты учителям и госслужащим, включая восточных, предоставив «остальным субъектам хозяйствования обменять их в уменьшенной пропорции и зарабатывать на основе свободного обращения», советская оккупационная администрация запретила хождение этих денег на своей территории и ввела оккупационный рубль.

Павел четко видел, что все идет к разделу страны на восточную и западную, что предсказывал Берия и что еще предстояло Германии. (Там события шли так же, как и в его мире, с поправкой на те же проклятые двадцать восемь дней. Мир был подписан десятого апреля, но объявлен в Москве одиннадцатого[46].) «Что же, — думал Павел, — поборемся и здесь». Советский Союз, в отличие от союзников, мирного договора с Северороссией не подписал, ограничившись лишь соглашением о прекращении огня. Однако Павел надеялся, что, когда дело дойдет до фактического признания социалистической Северороссии, все формальности будут улажены. Сейчас ему было даже интересно вести экономическое единоборство с Алексеем и уже на этом фронте доказать, что социализм имеет больший потенциал и в их мире проиграл только из-за тупости и головотяпства некоторых должностных лиц.

* * *

Из задумчивости его вывел громкий голос секретаря: