Книга Орден Последней Надежды. Книга 2. Святой воин - Андрей Родионов

— Ничего, — шепчу я, собираясь для рывка. — Не надо нам вашей любви. Мы сами себя любить будем! Вы, главное, к нам не лезьте, а то по сусалам схлопочете, со всего размаху! — Обернувшись назад, я спрашиваю: — Готовы?

В ответ раздаются тихий скрежет натягиваемой тетивы и легкий шелест меча, покидающего ножны. Сработать надо быстро и тихо, так, чтобы воины, располагающиеся этажом ниже, ничего не заподозрили. Сдвинувшись вбок, дабы не заслонять обзор арбалетчику, я тихонько свищу. Верзила, мерно топающий по каменным плитам пола, вмиг поворачивает голову, в глубоко упрятанных глазах проступает недоумение, которое вот-вот сменится яростью. Тут же воин вздрагивает всем телом, белые зубы крошатся, тщетно пытаясь перекусить арбалетный болт, который пробил рот, разинутый для крика. Мои товарищи бережно подхватывают тело, не давая ему упасть и грохотом металла оповестить о происшествии.

Я скользящим шагом подбираюсь к винтовой лестнице, ведущей на первый этаж, и внимательно прислушиваюсь. Тем временем монахи быстро утаскивают трупы в тайный ход. Те двое игроков так и не спохватились, пока им не свернули шеи. Я окидываю цепким взглядом место схватки. Все сработано чисто, статуи и гобелены целы, на полу нет ни пятнышка крови. Даже если и забредет кто ненароком, оснований поднимать тревогу нет, тем более что засов на двери оружейной задвинут, замок на нем цел.

Через минуту все мы уже находимся у винтовой лестницы, ведущей на третий этаж, к сокровищнице. Выше расположены только покои владельца замка, туда не пойдем, некогда. Боком, прижимаясь спиной к стылому камню, мы бесшумно взбегаем по ступенькам. Впереди меня несется брат Никола, выскочив на третий этаж, он оказывается прямо перед часовым. Тяжелая булава с мерзким хрустом сплющивает металлический шлем, из-под забрала плещет алая кровь, и брат Никола грязно, совсем не по-монашески ругается, глядя на испачканную одежду. Это ничего, пока мы в походе, выражаться можно. Господь простит.

Тихо щелкают арбалеты. Подхватив с пола копье, вывалившееся из рук убитого часового, брат Фернан с удивительной силой мечет его в спину убегающему воину, последнему оставшемуся в живых. Тяжелое копье пробивает несчастного насквозь, тот падает лицом вниз, да так и остается лежать неподвижно в расплывающейся луже крови. Да уж, насвинячили мы изрядно, убили всего-то пятерых, а крови, а мозгов! Слугам придется изрядно потрудиться, отмывая пол и стены. Я прохожу вперед, с интересом разглядываю вход в деньгохранилище. Дверь в сокровищницу сделана на совесть, целиком из металла, а замок в ней врезной, с секретом.

— Брат Симон, — негромко командую я. — Ваш выход.

Тот бережно кладет арбалет рядом с дверью сокровищницы. И когда только успел взвести тетиву и вложить арбалетный болт? Знаете, как отличить по-настоящему опытного специалиста от новичка? Салага обязательно забывает вовремя перезарядить арбалет или проверить, легко ли клинок выходит из ножен, а бывалый воин — никогда. Собственно, потому они так и ценятся, что всегда возвращаются живыми, выполнив задание. В тонких пальцах монаха как по волшебству возникает связка отмычек, и я завороженно наблюдаю за работой мастера. Когда-то Симон учил меня великому искусству проникать в запертые помещения. Именно ему, лучшему из имеющихся специалистов, господин аббат приказал отправиться с нами для выполнения особой миссии.

Медленно текут минуты, наконец что-то тихо щелкает, брат Симон всем телом наваливается на тяжелую дверь, та, упираясь, неохотно открывается. Глаза монаха светятся от удовольствия, затем в них мелькает что-то еще. Воспоминанил? Сожаление? Возможно. Спохватившись, он тут же начинает перебирать четки, сухие губы шепчут слова молитвы. Гордое пламя глаз медленно угасает, но не до конца, какие-то искорки, что погаснут лишь вместе с жизнью, остаются тлеть в самой глубине.

С громким щелчком дверь наконец распахивается, и, почуяв неладное, я падаю навзничь с истошным криком «ложись!». Очень полезный навык, если некогда отпрыгивать в сторону. Этому искусству меня учили пару недель, главное здесь — перебороть естественный страх, как можно плотнее прижать подбородок к груди. И вот, гляди-ка ты, пригодилось. Я откатываюсь в сторону, пружинисто вскакиваю на ноги. Брат Симон и брат Фернан мертвы, в животе и груди у каждого засели по паре необычно толстых арбалетных болтов.

Брат Никола стоит, пошатываясь, по бледному лицу текут крупные капли пота, неверящий взгляд уставлен на древко толщиной в большой палец руки, что торчит из его правого подреберья. Со всхлипом вздохнув, он грузно рушится на пол, а из спины на локоть выдается арбалетный болт. Лезвие у него толстое и широкое, как у кухонного ножа, в зазубринах застряли волоконца красного мяса. Монахи, оставшиеся в живых, крестятся, в их глазах нет ни капли страха, только решимость выполнить задание или умереть. Но каков негодяй этот барон! Одна ловушка, и пол-отряда как не бывало.

Я с омерзением разглядываю устройство, установленное напротив входа, что-то вроде многоствольной пушки, только вместо стволов здесь настороженные арбалеты. Подобную штуковину как французы, так и англичане широко применяют для защиты ворот и проломов в стенах осажденных крепостей. У нас оно называется рибадекин, а германцы подобные хитрые механизмы именуют органами смерти. Даже интересно, как в искусстве отражается характер народа. Галлы в стихах воспевают любовь, испанцы — преданность и честь, немцы — долг и смерть, одни лишь британцы не любят поэзии. Гадкий, приземленный народец, им лишь бы чужое ухватить.

Я машинально отмечаю, что над здешним рибадекином дополнительно поработал какой-то умник — сместил арбалеты так, что при залпе болты веером перекрывают всю ширину коридора. Благо я успел упасть, а остальных защитили телами убитые. Я с осторожностью захожу в сокровищницу, убеждаюсь в том, что никаких ловушек здесь больше нет. В конце концов, это не лабиринт смерти, а обычный склад, пусть с деньгами. Да и рибадекин должен же как-то отключаться — скрытым рычагом или чем-то подобным. Мне до боли жаль погибших, но сейчас неподходящее время для скорби. Есть ли доля моей вины в гибели людей, которыми я командовал? Разумеется, нет, идет война, и всех опасностей не предусмотришь, как ни старайся. Лучше подумать о том, как сохранить остальных. Я бегло оглядываюсь, недоуменно хмыкаю. Как-то иначе я представлял себе сокровищницу злодея, в исторических фильмах все выглядит гораздо красивее. Где, я вас спрашиваю, горы золота, высотой до пояса россыпи драгоценных камней, оружие, изукрашенное золотом и серебром?

Ах да, колюще-рубящее оружие принято хранить отдельно, оно находится этажом ниже. «Ну, ничего, — обещаю я себе. — Доберемся и до оружейной». Разумеется, это у меня от здоровой мужской жадности. Когда на поясе висит булатный меч, что еще надо человеку для полного счастья? Внутренний голос услужливо подсказывает: еще один меч, а то и два. Булаву редкой красоты, хорошо бы еще небольшую секиру искусной работы. Есть у меня одна знакомая принцесса, так она буквально обожает эти секиры. Их у нее уже штук пять, и у каждой на лезвии три золотые лилии выгравированы, плюс буква J...

Стоп, начинаем работать! Воспоминания отложим на потом.

Ну и что мы в итоге имеем? Посреди маленькой комнаты стоят шесть дубовых бочонков, обитых железными обручами, в углу примостились два больших сундука. Сбив с одного замок, я откидываю крышку. Внутри находится серебро в слитках, не очень много, на глаз — килограммов сорок-пятьдесят. Во втором — тоже серебро, только здесь оно заботливо рассовано по холщовым мешкам, в каждом по сотне монет, — итого, тысяч на пятнадцать-двадцать. Но где же золото? Повинуясь моему жесту, брат Феликс, сноровисто орудуя тонким кинжалом, снимает крышку с одного из бочонков и тут же отшатывается с непонятным всхлипом, лицо его сразу бледнеет.