Книга Император открывает глаза - Дмитрий Колосов

– Да здравствует царь Клеомен! – восторженно кричал отважный Пантей.

Слыша эти крики, прохожие разбегались в стороны. Лишь несколько случайно шедших по улице воинов попытались загородить путь спартиатам. Один из них ранил в бедро Гиппита и тут же пал под ударами мечей. Прочие, побросав оружие, бросились бежать.

– Победа! – ликовали бунтовщики.

Взгромоздив раненого на подвернувшуюся по случаю лошадь, они продолжили свое победное шествие. Тут-то и повстречался им Птолемей, сын Хрисерма. Он шествовал по своим делам и, увидев разъяренных спартиатов, попытался скрыться. Но быстрые на ногу Пантей и Филоксен поймали беглеца.

– Так что, друг Птолемей, – зловеще заговорил подоспевший Клеомен, – ты приказал обращаться со мною, как с диким зверем?!

Сын Хрисерма не успел ответить. Удар, и царский меч мягко вошел в живот офицера. Пятная мостовую жирно блестящей кровью, тот рухнул. Навстречу, по улице бежали воины, числом два десятка во главе с начальником городской стражи. Вооруженные копьями и щитами, они рассчитывали без труда одолеть бунтовщиков. Но они не учли, сколь неодолима ярость людей, уже свыкшихся с мыслью о близкой смерти. Короткий бой завершился победой спартиатов. С десяток стражников во главе с командиром распластались на земле, прочие с криком бежали.

Ликующие спартиаты окружили своего вождя.

– Куда теперь?! – закричал Пантей, сразивший троих врагов.

– К тюрьме, – после краткого раздумья решил Клеомен. – Освободим узников, они примкнут к нам. Еще не все кончено!

Бунтовщики продолжили победоносное шествие по улицам Александрии. Они кричали прохожим, призывая тех взять оружие и примкнуть к восстанию, но прохожие, которым не было никакого дела ни до своего, ни до чужого царя, разбегались. В этой жизни им вполне хватало своих неприятностей, чтоб перекладывать на хребет еще и чужие.

Ворота тюрьмы оказались заперты. С предвратных башен летели стрелы. В соседнем проулке показались воины – много воинов. Опомнившийся фрурарх спешил восстановить порядок.

– Вот и все! – сказал Клеомен. – Мы получили свободу, но, похоже, потеряли жизнь.

– Так продадим же ее подороже! – закричал Пантей, воинственно размахивая окрашенным кровью мечом.

– Зачем отнимать жизни у тех, кто не сделали нам ничего дурного? Мы восстали не против них, – рассудительно сказал царь. И все поняли его.

Первым заколол себя Гиппит. Он ударил умело – с размаху в левую грудь – и совсем не мучился. Вторым ушел Филоксен. Он оказался не столь ловок, и Пантею пришлось добить товарища ударом в шею.

Один за другим спартиаты падали наземь, окрашивая серую равнодушную брусчатку алыми разводами. Клеомен подставил грудь под удар друга Пантея.

– Твоя рука тверда! – сказал он. – А я боюсь промахнуться!

Стиснув до скрежета зубы, Пантей ударил царя в грудь и, поймав бьющееся в агонии тело, бережно положил его рядом с другим телами – мертвыми иль умирающими. Отовсюду бежали воины, окружавшие место побоища. Но Пантей не спешил. Он проверил ли, мертвы ль все его собратья, для верности поражая каждого точным ударом, и лишь после этого, с вызовом посмотрев на толпящихся вокруг стражников, вонзил напитавшийся кровью клинок в свою грудь и пал на мертвого Клеомена.

Признаться, мне жаль царя Клеомена, как не жаль, наверно, ни одного героя той истории, что стала сюжетом настоящей книги. В век Ганнибала и Сципиона, отмеченный людьми яркими, словно вспыхивающие звезды, не так уж часто встречались люди порядочные. В век, отмеченный знаменем авантюры, не так уж много было людей, готовых на отчаянный поступок не ради собственной славы иль выгоды, но ради блага Отечества.

Но нет, царь Клеомен не был авантюристом. Он был рассудительным и порядочным человеком, далеким от авантюр или интриг. Будучи идеалистом, он решил переустроить раз уж не мир, то собственную отчизну. Это намерение и оказалось авантюрой. И в этот век было немного людей, столь чистых и благородных. В этот век уже не было людей, готовых в ущелье загородить путь толпе алчущих крови и насилья варваров. Клеомен пожелал стать последним из этих людей. Он был готов пожертвовать всем: состоянием, именем, самой жизнью во благо Отечеству. Всем! А таких, поверьте, было немного.

Клеомен, сын Леонида происходил из рода Агидов, того славного рода, что дал Спарте великого Леонида, остановившего персов в Фермопилах, Павсания и Клеомброта. Судьбе было угодно, чтоб Клеомен стал наследником несчастного Агиса, дерзнувшего восстановить могущество Спарты в ущерб отдельным согражданам. Судьбе, а еще отцу, царю Леониду, женившему сына на Агиатиде, вдове казненного царя.

Леонид ненавидел Агиса и был виновником его погибели. Это он настоял, чтобы Агиса казнили. Это он был обладателем крупнейшего в Лакедемоне состояния и потому не желал перемен, что грозили крахом его имуществу, пусть даже перемены эти могли возродить былое величие Спарты. Леонид приказал умертвить Агиса, а вдову казненного он взял в свой дом лишь затем, чтобы слить царскую кровь в одном роде, изжив даже память о венценосном бунтаре.

Но случилось обратное. Простой люд помнил Агиса и, мало того, Агиатида передала любовь к казненному мужу своему новому супругу Клеомену, без памяти влюбившемуся в хрупкую, но столь сильную женщину. Благодаря ей Клеомен задумался о печальной судьбе отчизны, губимой властолюбием политиканов, которые за продажные деньги или из слепого честолюбия ввергли Спарту в тенета политической свары. Что-то нужно было менять, и делать это следовало как можно скорее. Отец не понимал этого, не желал понять. Он был развратен и алчен, и Клеомен возненавидел отца. Нет, он не жаждал родительской смерти, но мечтал исправить то зло, что причинил отчизне отец. Но для этого нужна была власть. Власть… Клеомен получил ее после смерти отца. Получил, но не ринулся, сломя голову, биться за идеалы, каким поклонялся. Так можно было свернуть себе шею, повторив печальную участь Агиса. Сначала нужно было овладеть властью реальной, а не на словах, властью, подкрепленной силой. А для этого требовалось создать преданное войско и скрепить его вражеской кровью. Лишь после громких побед, объявивших Элладе о воскрешении лакедемонского духа, Клеомен приступил к осуществлению давно им задуманного. Оставив войско у захваченной врагами Мантинеи, он с отрядом наемников направился к Спарте. Друзья царя, самые искренние, самые доверенные, явились в город прежде войска. Войдя в сисситий, они без лишних слов выхватили мечи и перебили эфоров, принижавших царскую власть.

Кровь эта должна была пролиться, но так, чтобы не быть на Клеомене. Дурно начинать великие перемены пролитием крови. Потому бесчестье взяли на себя друзья, а Клеомен остался в стороне от злодеяния, хотя каждому было ясно, по чьему велению оно совершено.

И более кровь не лилась. Клеомен ограничился тем, что изгнал противников величия Спарты и установил в Отечестве крепкую власть. Он отдал состояние государству, примером своим заставив сограждан сделать то же. Земля была переделена, число граждан увеличилось втрое. Народу возвратили старинные традиции. Юношей теперь воспитывали, как истинных спартиатов: в воздержании от наслаждений и с заботой о крепости тела. Реформы Клеомена были дерзким вызовом не только погрязшей в роскоши и празднестве лаконской знати, но и всей Элладе, всему эллинистическому миру, столь высокомерному в своем превосходстве над прочими частями света. Этот мир объявил мерилом своих ценностей материальное благополучие, софистику, власть толпы, направляемой сильными, что стыдливо именовалось демократией. Клеомен же противопоставил тлетворному разложению, что влекли эти мнимые ценности, патриархальную простоту, умеренность, силу тела и духа, готовность каждого поступиться всем, даже жизнью, во благо Отечества.