Книга Кровь и честь - Андрей Ерпылев

Еще на тайной базе Иностранной коллегии в Туркестане Александр выучил магометанские молитвы и ритуалы, чтобы не подвести людей, вызвавшихся его вести к неуловимому экс-королю. Теперь, окажись рядом кто-нибудь чужой, он ничуть не хуже истинного правоверного мог прочесть «Ля иляха иль Алла…»,[29]обратившись в сторону Мекки, и, по завету Пророка, умыться песком за неимением воды. Этот грех для православного заранее был отпущен ему священником коллегии, как и многие другие. Так что для того, чтобы выявить немагометанское происхождение посланца, его, для начала, следовало раздеть (чего сам Саша поклялся себе не допустить ни при каких обстоятельствах). Правда, ему всерьез предлагали совершить некую «косметическую» операцию, но без особенного успеха…

И вот теперь, когда он начал подозревать, что придется совершить «кругоафганское» путешествие, окольцевав страну по всему безумно сложному ее периметру и возвратившись туда, откуда начались странствия, неприятность подкралась оттуда, откуда ее никто не ждал. То ли плохо залечил лихорадку семейный врач Бежецких, малознакомый с этим редким в средней полосе недугом, то ли укусил путешественника на одной из ночевок возле реки зловредный комар-переносчик, то ли просто промозглые горные ночи сыграли свою роль… Гадать можно сколько угодно, но посланец Санкт-Петербурга свалился здесь, в затерянной в скалах хижине, и трепала его болезнь с регулярностью почтового экспресса по три раза в сутки. Только регулярность эта выверялась Сумасшедшим Часовщиком из сказки англичанина Кэрролла…

Естественно, продолжать путь было невозможно — приступ всегда подкрадывался незаметно и скручивал страдальца в бараний рог без всяких «предварительных ласк» — свирепо и беспощадно, как какой-нибудь снежный барс своего земляка муфлона. Вот здорово бы было, случись подобный фокус где-нибудь посреди очередного моста или на краю пропасти! Тут бы марафон и окончился весьма печально для всех — и для его главного участника, и для болельщиков, терпеливо ожидавших в столице результата. А поскольку из лекарств под рукой присутствовал лишь черный порох из арсенала проводника, не расстающегося с кремневой фузеей эпохи первой англо-афганской войны (снабжать эмиссара европейскими медикаментами было признано нецелесообразным), да его же богатого набора амулетов и оберегов, то надеяться оставалось лишь на чудо.

«Куда он запропастился? — Саша опустил воспаленные веки, будто ширмой отгораживаясь от безрадостного окружения. — Сказал, собака, что на полчаса отлучился, а сам…»

Думать о том, что одноглазый пуштун-проводник бросил его здесь, в горах, умирать мучительной смертью, не хотелось. Равно как не хотелось подниматься на ноги и куда-то идти. Да и куда идти ему — чужаку в этих краях? Он даже приблизительно не представлял, в какую сторону следует направить стопы, чтобы, в конце концов, счастливо избежав многочисленных братьев-близнецов пресловутого Хамидулло, расплодившихся из посеянных и им в том числе зубов дракона, не забредя по ошибке к англичанам и не околев в горах от холода и голода, добраться до России. И вообще: существовало ли верное направление в этой горной стране, где наикратчайший путь, вопреки всякой логике и геометрии заодно, совсем не прямая линия?

Наверное, он опять впал в беспамятство, если, даже не поднимая век, отлично видел покойного дедушку, удобно расположившегося напротив — по другую сторону костра. На этот раз Георгий Сергеевич был не в парадном мундире, в котором внук видел его в последний раз. И верный свой кавалергардский палаш старый вояка оставил до лучшей поры. Облачен граф был по-походному: в видавший виды охотничий костюм и высокие сапоги.

— Ну что, внучек? — Глаза старого графа глядели лукаво. — Несладко приходится?

— Куда уж там… — вяло махнул рукой Саша.

— Не рано ли ты расклеился? Ты же был уже в подобной ситуации — соберись!

— Там было совсем другое, дедушка… Там от меня зависела жизнь людей, и я просто не мог сдаться…

— Двух человек.

— Да, двух… Сначала трех, но одним пришлось пожертвовать…

— Не горюй: ты — офицер, а наша профессия обязывает иногда жертвовать одним ради спасения остальных.

— Но теперь я один…

— И поэтому ты решил прекратить борьбу?

— Зачем это…

— А вот и врешь! — Бежецкий — старший грозно нахмурил брови. — Даже если бы ты был один, сдаваться без боя — позор для русского офицера. И уж тем более имея за плечами столько жизней, которые можно спасти.

— Я не смогу…

— Сможешь!

— Я умираю…

— Не рано ли собрались, господин поручик? — Голос дедушки неожиданно изменился, и Александр удивленно поднял веки.

Напротив него на дедушкином месте сидел еще один знакомец. Только в этом облачении Бежецкий его никогда не видел. В горчичном персидском френче, в пестром мундире королевского гвардейца, в сером рубище приговоренного к смерти, но не в мешковатом облачении горца. И без курчавой бородки, обрамляющей лицо…

«Еще один покойник. — Озноб наконец отпустил Сашу, и ему сделалось хорошо-хорошо, захотелось закрыть глаза и больше не открывать: что с того, что под боком не мягкая постель, а острые камни. — Что ж — неплохое соседство. Хотя дедушка был приятнее… Ничего, скоро появится еще кто-нибудь из покойных друзей. Иннокентий Порфирьевич или Герман…»

— Э-э-э, поручик… Да вы совсем больны!

* * *

Если рай и существует, то он обязательно должен выглядеть именно так…

Дворец, окруженный роскошным парком, притаился на дне укромной долины. Именно поэтому, наверное, здесь было необычно тепло для коварной горной весны. Воздух в котловине, надежно защищенной от ветров со всех сторон почти отвесными горами, хорошо прогревался лучами южного солнца, и если там — за заснеженными вершинами — весне еще только предстояло вступить в свои права, то здесь зеленела яркая листва, благоухали цветы, пели, прячась в кронах деревьев, птицы и журчали фонтаны.

Саша никак не мог опомниться уже третий день кряду. Бродил по тенистым аллеям меж стен аккуратно постриженной зелени, когда уставал — отдыхал в ажурных беседках, когда хотел пить или есть — наслаждался тонкими яствами и напитками, подаваемыми по первому его жесту бесшумными и безмолвными слугами, закутанными до самых глаз… Любое его желание, даже не выраженное словами, исполнялось мгновенно.

Он совершенно не помнил, как очутился здесь, как вышел из той укромной хижины, как миновал какие-нибудь ворота, отделяющие его от этого земного рая. Просто открыл глаза и вместо тлеющего очага увидел белоснежные стены из резного мрамора, роскошные ковры и льющийся сквозь ажурную оконную решетку дневной свет.

«Наверное, я все-таки умер, — думал поручик, сидя у бортика небольшого бассейна с кристально-чистой водой и следя, как в глубине медленно перемещаются золотистые пучеглазые рыбы, лениво шевелящие пурпурными плавниками-мантиями. — Не бывает такого покоя в нашем суетном мире…»