Книга Обман - Валерио Эванджелисти

Он поставил палку рядом с собой и сложил руки.

— Верь мне. Я испытал ту же боль, но это было абсолютно необходимо. Наша инициация требует пройти через самую острую боль и самый сильный страх. Наверное, плечо у тебя все еще болит…

— Нет, это случается все реже. Конечно, ранка до конца не заживает, и иногда в ней появляется гной.

— Это все из-за мышиной крови. Но я поступил для твоего же блага. Я привил чуму тебе и другим, чтобы организм научился ей противостоять. Это все равно что принимать яд малыми дозами, и тогда сделаешься к нему нечувствителен.

— Учитель, там действительно была только мышиная кровь?

Ульрих в первый раз рассердился. Он побагровел и закричал:

— Кто тебе наболтал? Парпалус? Так я и знал!

Теперь Мишель совсем успокоился, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

— Да, Парпалус. Слушайте, — Он погладил бороду и проговорил тихо, но уверенно:

Le dix Kalendes d'Apvril le faict Gnostiquc

Resuscite encor par gens malins:

Le feu estainct, assemblee diabolique,

Cherchant les ords Adamant et Pselyn.

В десятый день календ апрельских

Злодеи возродят дело гностиков:

Дьявольское сборище, погасив огонь,

Станет доискиваться Адаманта и Пселина[30].

Мишель взглянул Ульриху прямо в глаза, на этот раз без всякой робости.

— Поначалу, Учитель, я понял только первые строки катрена. В десятый день апрельских календ, то есть двадцать третьего марта, некие злодеи возродят гностицизм. Ясно, что речь идет о нас: двадцать третьего марта тысяча пятьсот двадцать третьего года состоялась церемония в крипте в Бордо. И вера в Абразакс восходит к гностикам, последователям Василида. Так?

Ульрих мрачно на него посмотрел.

— Дальше.

— Темным остались для меня только последние строки. Что искала, погасив огни, наша дьявольская ассамблея? Кто такие Адамант и Пселин? Я долго над этим размышлял и в конце концов понял.

— Объяснись!

Ульрих пытался сохранить бесстрастное выражение лица, но с трудом сдерживаемый гнев сводил судорогой морщинистую кожу. Пентадиус перестал дрожать и жадно следил за разговором.

Мишель вздохнул.

— Я заметил, что некоторые из видений, которые внушал мне Парпалус, описаны в книге Петра Кринита «De honesta disciplina». Внимательно изучив рукопись, я нашел объяснение, которое искал. Адамант — это Адамантиус, то есть Алмаз, прозвище Оригена, одного из отцов церкви, которого считали «твердым как алмаз». А Пселин — это византиец Пселл, автор трактата «Le opere dei demoni»[31].

— Ну и что?

— И Ориген, и Пселл приписывали гностикам чудовищные обычаи: кровосмесительные соития, а потом пожирание младенцев, которые родятся в результате.

И Пентадиус, и Ульрих расхохотались: первый — смущенно хихикая, а второй — короткими, лающими звуками, похожими на кашель. Наконец лицо старика разгладилось, и он обратился к Мишелю с прежней добротой:

— Мишель, сын мой, ты меня знаешь. Неужели ты и вправду думаешь, что я способен на такое изуверство? Ведь для тебя не секрет, что жизнь моя всегда была честна.

Мишель опустил голову.

— Мне ни разу не пришло в голову приписывать вам все эти жестокости, Учитель. Но после Бордо в мой ум закралось подозрение: а что, если инфицированная кровь, которой вы орошали крестообразный разрез на плече, была не только мышиной, но и детской? Дети одни из первых умирали в эпидемию, и вы пускали им кровь, я сам видел.

Ульрих выпятил грудь, которую распирало от гнева, лицо его исказилось.

— А если даже и так? — выкрикнул он, — Кто ты такой, чтобы судить меня? Чтобы судить науку? Самонадеянный щенок, да плевал я на твою запоздалую щепетильность!

Краем глаза Мишель заметил, как за дверью в коридоре метнулось белое платье: значит, Жюмель пряталась там и все слышала. Это придало ему мужества.

— Послушайте, Учитель, — сказал он спокойно, — я не питаю к вам никакой вражды, хотя между нами и нет тех теплых отношений, что были прежде. Я благодарен вам за то, что вы научили меня постигать те уровни познания, которые большая часть человечества постичь не в силах. Однако я намерен употребить эти знания во благо, а не во зло. Пускать кровь умирающим детям — это не благо, это преступление, грех.

Пентадиус широко улыбнулся, сощурив зеленые глаза.

— Убить его, Учитель?

Ульрих вдруг устало сник и досадливо махнул рукой.

— Нет, сиди спокойно. — Потом снова обернулся к Мишелю и мягко заговорил: — Я назначил тебя своим преемником, ничего не поделаешь. Я оставлю тебя в покое, но прежде возьму с тебя три клятвы.

— Какие?

— Первая. Ты знаешь, что ставит себе целью «Церковь»: уничтожить дистанцию между небесами и барьеры времени и дать возможность существам с восьмого неба, то есть из царства Абразакса, смешаться с земными жителями, чтобы поднять уровень знаний землян. Ты должен поклясться, что не станешь вмешиваться в этот план.

— Клятва ко многому обязывает.

— Ничего подобного: до события осталось четыре с половиной века. Парпалус сказал тебе, что это будет в тысяча девятьсот девяносто девятом году. К этому времени я умру и ты тоже. Я имею в виду, умрем для земли. Если будешь как я, мы сможем вернуться вместе.

— Дальше, Учитель. Вторая клятва?

— Ты должен поклясться, что не станешь распространять откровения Парпалуса, которые ты переводишь в стихи. Я знаю, ты издаешь альманахи, и тебе может прийти в голову опубликовать пророчества. Не делай этого. «Церковь» этого не одобрит. Я понятно говорю?

— Да.

— Тогда клянись.

— Прежде назовите третью клятву. Я поклянусь сразу за все три.

Глаза Ульриха блеснули злобой, но тут же снова успокоились.

— Ты владеешь копией «Arbor Mirabilis», одной из первых, зашифрованных шифром, который мы называем «Око», — вздохнул старик. — Она гуляла по рукам мирян, но мне известно, что теперь она снова у тебя. Поклянись, что сожжешь ее. Более того: сожжешь у меня на глазах.

Мишель пожал плечами.

— Почему она вас так тревожит, Учитель? Ни один профан все равно не сможет в ней разобраться.

— Да, но появился один молодой священник, который сможет разгадать шифр и прочесть книгу от начала до конца. Это еще пока лежит в области неясных возможностей, но единственная копия, до которой он сможет добраться, — твоя. По этой причине сегодня же ночью она должна исчезнуть.