Книга Время ангелов - Айрис Мердок

— Но триста фунтов незачем было ему давать.

— Я же объяснил, это своего рода фонд.

— Он вас эксплуатирует.

— Нонсенс. Думаю, я и в самом деле пойду посмотрю, как они уезжают.

— Вы не останетесь на ночь?

— Нет, мне необходимо вернуться в Эрл Коурт. Буду работать допоздна.

— Так вы не забросили работу над книгой?

— Нет, но это будет совсем другая книга.

— Вы еще не решили, как перевезти мебель?

— Еще нет.

— Я берусь похлопотать.

— О, нет, пожалуйста, не беспокойтесь! Я… смотрите, дождь перестал!

— Ну тогда вам самое время отправляться.

— А вы не придете проводить, Нора?

— Нет. Вот сдоба к чаю.

— Сдоба. Чудненько.

Строительная площадка кишела людьми и механизмами; и над всем этим гул машин, выкрики, треск транзисторов поднимались, смешиваясь воедино, в бледно-голубое небо. Недавно прошел дождь и покрыл черную поверхность маленькими прозрачными лужицами, каждая из которых отражала слабый серебристо-голубоватый свет. Оранжевые чудовища огромными клешнями скребли черствую землю, цемент с грохотом вращался в огромных барабанах. На некотором расстоянии уже поднимался стальной скелет будущего строения.

Дом пастора был виден издалека — красное пятнышко в самом низу грациозной и величественной серой башни Рена. Маркус проделал путь по истоптанной мостовой, мимо зычно перекликающихся мужчин, мимо плавно маневрирующих грузовиков. Что ему понадобилось в доме пастора? Зачем, скажите на милость, он шел туда? Во время мрачных церемоний, связанных со смертью Карла, и за тот месяц, или чуть больше, который прошел с тех пор, он несколько раз видел Мюриэль. Но Элизабет не показывалась ни тогда, ни после. Он предлагал помощь, но Мюриэль спокойно и вежливо отказывалась от нее. Самоубийство отца как будто нисколько не взволновало ее. Она отвергала любую помощь, и сегодня Маркус мог бы не приходить. Он пришел просто как зритель, потакая собственному болезненному любопытству.

Маркус жил в каком-то новом времени, во времени «после смерти Карла». Все это казалось уже чем-то далеким, как бы состарившимся. Когда ужасное известие настигло его, он остался ни с чем, без смысла и цели. Карл представлял собой некий наполненный глубочайшим смыслом символ. Маркус готов был размышлять о Карле, бороться с Карлом, страдать из-за Карла, возможно, даже спасти Карла. Неожиданно расстаться — вот к этому он не был готов. Брат ушел, а извечная любовь к нему осталась, и Маркус не знал, что с ней делать. Чуть больше открытости с его стороны, чуть больше понимания, даже резкости — и Карл был бы спасен? Может, Карл ждал чего-то от него, а он не понял?

От чего умер Карл? Какой демон, какой призрак оказался настолько ужасным, что и эта яростная жизненная сила не выдержала, погасла? Если Карл отчаялся, то с чем было сходно его отчаяние? А может, он прежде все хорошо обдумал и просто ушел — совершил еще один шаг, как оказалось, последний, на длинном, полном тихого цинизма пути? Соединим ли этот поступок с той бушевавшей в Карле страстью, перед которой Маркус готов был склониться? А не сыграла ли в смерти Карла роковую роль какая-нибудь случайность? Мог ли он умереть от дурного расположения духа?

Брат потерпел поражение. Для Маркуса эта мысль была непереносима. Ему необходимо было — и он понимал, насколько глубоко эта потребность уходит корнями в детство, — видеть Карла могущественным. Он сам жил этим могуществом, даже когда осуждал его, возможно, особенно когда осуждал. Ведь он уже давно свыкся с мыслью, что Карл — мудрец, пусть темный, но мудрец. Мрачная философия Карла ранила его, как лезвием, правдой. Правда всегда так или иначе ранит, вот почему мы так мало знаем о ней. Правда Карла была сродни агонии. Можно ли такую правду перенести, а если нельзя, то правда ли она? Карл жил ею, возможно, был сведен с ума ею, возможно, умерщвлен ею. На Маркуса лишь дохнуло этой правдой — и он в страхе отпрянул. Но и дуновения хватило, чтобы он понял: в своей книге он движется по ложному пути. Он воображал, что у него есть время учиться у Карла, помогать Карлу. Неожиданный конец оставил его в болезненном изумлении, с вновь вернувшимися сомнениями. Не тщетно ли все это, страсть Карла и его собственные размышления? Разве смерть не доказала это? Может, всякая смерть доказывает тщету страстей и размышлений?

Большой мебельный фургон стоял около дома. Погрузка уже заканчивалась. Маркус уныло стоял в стороне и наблюдал. Он узнавал вещи, которые когда-то наполняли отцовский дом. Вещи, вещи — они переживают нас и переходят на подмостки, о которых нам не дано знать. Его задело, что Мюриэль не посоветовалась с ним, как распорядиться мебелью. Ведь не все должно было переехать в Бромли. Она также ничего ему не предложила на память о Карле. Теперь казалось, что это именно Карла упаковывают и поспешно увозят прочь. Тайна Карла стала маленькой, как скамеечка для ног.

Дверцы фургона с лязгом закрылись. Водитель взобрался на сидение. Фургон медленно отъехал. Большая квадратная тень пробежала по красному кирпичному фасаду и коснулась основания башни Рена. Дверь дома осталась открытой, и с того места, где стоял Маркус, виден был пустой зал. Дом превратился в пустую скорлупу, и его загадочное пространство должно было смешаться с прозрачным воздухом. Все это вскоре останется только в памяти. И в самом деле, под робкими лучами солнца дом уже становился похожим на воспоминание. Он казался ненастоящим, как цветной слайд в темной комнате. «Не войти ли», — думал Маркус. Но он боялся войти. Он не сомневался, что Мюриэль и Элизабет еще в доме.

Пока он ждал и гул строительной площадки рекой плыл над ним, еще одна тень упала рядом. Подъехало такси. Шофер вышел, подошел к отворенной двери и позвонил в колокольчик. В опустевшем доме звук прокатился непривычно громко. Маркус ждал. Изнутри донеслось эхо медленных, странно тяжелых шагов. Потом он увидел — в дверях показались две девушки и как бы замерли на мгновение. Они соприкасались головами, их тела как будто были переплетены. Потрясенный, Маркус понял: Мюриэль держит Элизабет на руках. Шофер подбежал к машине. Элизабет робко коснулась ногами земли. Маркус увидел ее лицо, вытянутое, бесцветное, наполовину скрытое волосами, блеснувшими на солнце зеленоватым оттенком потемневшего от времени серебра. Лицо нимфы — он знал его и в то же время как будто видел впервые. Большие синевато-серые глаза заморгали болезненно от яркого света и остановились на нем равнодушно, без интереса. Ей помогли забраться в такси. Мюриэль последовала за ней, и дверца захлопнулась. Такси тронулось с места, проехало осторожно по строительной площадке и исчезло в узком лабиринте города. Элизабет его не узнала.

Маркус вздохнул и на какое-то мгновение почувствовал, как бьется сердце. Потом, почти не давая себе отчета в том, что делает, подошел к двери и вошел в дом. Там больше не было ни ловушек, ни призраков. Те, кого он боялся, ушли. Девушки понесли куда-то в иное место свое загадочное единство, свою бледную непроницаемость. И он, он перестал существовать. Пылало великое пламя, но вот светильник, горевший в центре, потух — и свет медленно начал гаснуть. Застарелый страх померк, а с ним и любовь должна была либо тоже померкнуть, либо стать неузнаваемо новой. Неудержимая сила человеческой жизни наверняка и в этом случае даст росток, который, как всегда, окажется ярче смерти.