Книга Рождение Зимы - Брайан Ракли

— Полукровка просится к вам для разговора. Мы сказали ему, что вы не принимаете. — Голос у человека был низкий и громкий.

— Очень хорошо, — согласился Кейнин.

Вейн поднялась и начала застегивать пряжку на поясе с мечом.

— Однако он настаивает, — продолжал Игрис. — Он еще ждет снаружи. Он просит, чтобы ему разрешили поговорить с другим полукровкой, тем, что из Колгласа. Стража завернула его, когда он попытался проникнуть в тюрьму.

Кейнин раздраженно вздохнул:

— Значит, ты у него на побегушках, да?

Впервые за все время щитник взглянул прямо на своего хозяина. В лице у него ничего не изменилось, только в глубине глаз едва заметно мелькнула нерешительность.

— Может, он очаровал вас своим особым голосом? — предположил Кейнин. — Может, вы слишком близко его слушали, когда он предлагал вам передать его просьбу?

— Нет, мой господин. Не думаю.

— Хорошо бы, если б так. Как ты думаешь, Вейн, может, нам избавиться от Эглисса?

Сестра была занята, она большим пальцем проверяла острие клинка и, казалось, это ее интересовало больше всего.

— Он одержим этим ручным метисом Кеннета. Пусть поговорят друг с другом. Какой от этого вред? По крайней мере хоть на какое-то время Эглисс успокоится.

* * *

Только в Доле Иньюрен мог обрести мир. Успокоив взбудораженные чувства и оградив свой мозг от любых соприкосновений с окружающим его миром, он мог погружаться сквозь толщи пластов тишины и мрака. Он мог вызвать полное растворение. Это было ощущение, которое способен понять только на'кирим, и то далеко не всякий, и даже среди этих немногих очень мало кто мог достигнуть той глубины, какой достигал он. Там, в этих глубинах, время теряло свое значение, и рассудок мог найти утешение. И небольшую передышку, в которой он так нуждался во время лишения свободы в Андуране.

Пятую ночь заключения он лежал на полу. Он заставил себя не замечать ни холода, ни твердого камня. Он не слышал грубых голосов, доносившихся со двора, и журчания ручьев после дождя, бежавших под стенами его темницы. Он заставил себя дышать неглубоко и ровно. Мысли исчезли, словно унесенные небольшими водоворотами кильватерной струи за кораблем. Его рассудок затемнялся и растворялся. Он стал тысячью и тысячью тысяч. Он был и хуанином, и киринином и даже жизнерадостным саолином. Он бегал среди кирининских охотников, чувствовал благоговейный трепет перед каждой хуанинской матерью и безудержный восторг саолина от перемены облика.

Даже врейнин оставил свои следы в вечности Доли. Хотя волчий род давно перевелся, ни мир, ни Доля никогда их не забудут. Он чувствовал ту первобытную жестокость волчьего рода, которая в конце концов заставила Порочные Расы преследовать и травить врейнинов до полного их исчезновения, но в ощущении этого не было никакого осуждения. Доля была все и вся, и в ней не было ни добра, ни зла, ни правых, ни виноватых. Одно только существование. Или память о существовании.

Только анайны лежали за ее пределами. То есть они тоже там были, как и остальные, — неизмеримым и безграничным присутствием, — но их природа была иного рода, это было нечто такое, чего даже на'кирим не мог ни постигнуть, ни ощутить.

Иньюрен постепенно исчезал, растворяясь в единстве, которое лежит в основе мысли и жизни. Он множество раз предавался таким образом Доле, но на этот раз опыт не удавался. Что-то мешало его погружению в себя, не позволяло очищающего растворения. Как будто кто-то схватился за последние связующие ниточки его рассудка и держит их. Он попытался сам рассеять последние элементы, еще более сосредоточившись, но единство все-таки распадалось. Ощущение, что его мысль кто-то перебивает, было почти физическим. Он очень огорчился, что не может достигнуть облегчения. Чем ближе к поверхности всплывало сознание, тем ближе ощущалось то, что помешало его погружению: беспокойная тень металась над ним и окутывала его острым зловонием душевного разложения. Это нарушало совершенство Доли как капля, упавшая на спокойную гладь водоема.

Он открыл глаза и обнаружил, что возле него стоит Эглисс.

— Я не понимаю, как ты это делаешь, но тоже хотел бы этому научиться, — спокойно сказал гость со слабой улыбкой на бледных тонких губах.

Иньюрен встал и несколько раз согнул ноющее правое колено. Когда-то на'кирим упал на одном из крутых склонов Кар Энгейна и вывихнул сустав, и теперь долгий переход по Анлейну, сырость и холод убогой темницы напомнили ему об этом. Он, не отвечая, смотрел на посетителя, скрывая удивление и появившееся вместе с ним неожиданное предчувствие чего-то ужасного. Ему давно стало ясно, что в Доле Эглисс представляет собой силу и неистовство в чистом виде; то, что это предполагает, получи Эглисс человеческое могущество и власть, посеяло страх в сердце Иньюрена.

— Мы, что, не можем даже поговорить друг с другом? — настойчиво продолжал Эглисс. — Я хочу только учиться у тебя. Мне нужна помощь, твое руководство, чтобы уметь пользоваться силой, которой, как ты сам знаешь, я обладаю.

Он чуть придвинулся к Иньюрену.

— Наши интересы совпадают. Эти люди без долгих размышлений убили бы тебя. Я заступаюсь за тебя с тех самых пор, как мы сюда прибыли.

— Ложь, — невозмутимо произнес Иньюрен.

— Ах, так тебе все-таки интересно покопаться в моей голове? Что ты там видишь? Я мог бы не впустить тебя, как сделал это в Колгласе, но сейчас в этом нет необходимости. Ты должен знать, что я не собираюсь причинять тебе вред.

— Ты мне не друг, и, чтобы это знать, Доля не нужна, — ответил Иньюрен. Хотя это было только частью правды. Он не был готов даже намекнуть на то, как неприятно ему то, присутствие чего он ощущает в Эглиссе. Молодой человек нес в себе такой комок раздражения и гнева, что Иньюрен ощущал их почти на вкус.

— Тогда используй меня, раз отказываешь в дружбе, — настаивал Эглисс. — Я рассчитывал, что на'кирим поможет на'кириму, но, похоже, ошибся. Не следовало надеяться, что на'кирим чем-то лучше любого другого. Да и почему должно быть иначе?

От Иньюрена потребовалось усилие, чтобы не вздрогнуть от боли, которую он расслышал в голосе Эглисса. Так вот что питает те свирепые эмоции, что бурлят в Эглиссе! Под горечью скрывалась боль: глубоко укоренившаяся обида и полное одиночество.

— Помоги мне, потому что я могу помочь тебе, — настаивал Эглисс. — Я не могу заставить тебя, я знаю, что на это у меня не хватит силы. Пока… Но если ты мне поможешь понять, на что я способен, то получишь от этого не меньше пользы, чем я сам. Я могу делать такие вещи, каких никто, даже в Доле, не может. Я знаю это!

Иньюрен во все глаза смотрел на говорившего. Он почти жалел его. Почти, но все же… Он покачал головой:

— Нет, я не смогу помочь тебе.

На какое-то мгновение в глазах Эглисса вспыхнула ярость. Не в силах ее выдержать, Иньюрен отвел глаза, а когда пересилил себя и взглянул на молодого человека снова, ярость уже исчезла.