Книга Ключи Коростеля. Ключ от Снега - Сергей Челяев

– Значит, Молчун был прав, – тихо проговорил Травник, сидя в головах у покойного. – Один убит, другой в плену. Значит – Снегирь.

– Получается, что этот сон был, скорее всего, послан ему тем, кто остался в живых и уже знает все о зорзах, – сказала Эгле. – Значит – это тоже Снегирь.

– У меня в этом и сомнений нет, – заметил Март. Его отсутствующий взгляд блуждал где-то на земле, там, где хлопотливо сновали юркие, деловитые мураши.

– Снегирь хочет нам помочь, но он почему-то не назвал себя в этом сне, – задумчиво сказал Ян. – Почему он не мог назвать себя – мне не понятно…

– Может быть, он просто не мог, – предположил Гуннар. – Много ли мы знаем о таких снах? Он же сказал тебе, что у наведенных снов свои законы, значит, наверняка существуют и какие-то границы того, чего можно и чего нельзя… А ты, Хрум, не слыхал о наведенных снах?

– Хрум вообще редко видит сны, – отрицательно мотнул головой кобольд. – К чему вообще нужны эти ваши сны? От них одно расстройство, вот и все.

– А ты что скажешь, Симеон? – спросил Травника Ян. Коростель уже привык, что друид никогда первым не высказывает свое мнение, но оно всегда чем-то отличается от других. Так произошло и на этот раз.

– Я думаю, что в этом сне ты разговаривал не с Казимиром, – ответил друид.

– А кто же это тогда мог быть? – недоверчиво протянул Збышек.

– Может быть, этот страшный Шедув? – предположила Эгле.

– Нет, хотя и мог, – наполовину согласился Травник. – На мой взгляд, разгадка этого сна, вернее, того, кем он был послан, лежит на поверхности, а мы все пытаемся разглядеть ее на глубине.

– Как это? – удивился Коростель, и все воззрились на Травника.

– Пожалуй, сон Яна – это тот редкий случай, когда вместо сути надо приглядеться к обычным, вроде бы ничего не значащим словам, – сказал друид. – Вспомните, ведь неизвестный человек говорил ему во сне, что Ян увидит то, что должно помочь ему и его друзьям. Что он сказал затем, парень?

– Ну, – Коростель замешкался, вспоминая… – То, что нужно беречь время – «они» снятся нам только в определенные дни.

– Кто это – они? – переспросил Травник.

– Я тоже это спросил, – сказал Ян. – А человек из сна ответил, что все загадки я пойму утром. Или же утром следующего дня. Потому что такие сны снятся… нет, он сказал «помнятся» только по утрам.

– Ты упустил одно слово, – мягко заметил Травник. Он осторожно взял желтоватую кисть Книгочея в свои ладони, словно пытаясь ее отогреть. – Вспомни: в первый раз, когда ты рассказывал, я, между прочим, сразу обратил внимание на это слово. Как он тебе ответил насчет загадок, этот человек?

Ян наморщил лоб, напряг память, вспоминая.

– Значит, так. Он сказал: «Это не загадки. Отнюдь. Думаю, ты все поймешь утром».

– Вот теперь ты вспомнил верно, – улыбнулся одними краешками губ друид. – В этом и кроется разгадка твоего сегодняшнего сна.

– Да в чем разгадка-то? – вскочил на ноги Март. – Объясни по-человечески, Симеон!

– Все дело тут – в слове «отнюдь», – ответил друид. – Ну, сами посудите: разве наш пончик говорил когда-нибудь такие слова? Правильно. Не говорил. Я ни в коем случае тут не хочу охаивать Снегиря, но слово «отнюдь» – это не его язык. Казимир такие слова не употребляет. Да и все мы, между прочим.

– А такие слова, – продолжил Травник, – говорил только один из нас. Тот, кто знает их больше всех. Знал… – оговорился друид и опустил голову.

– Но как… как это может быть? – потрясенно пробормотал Коростель, быстро и с некоторым страхом глянув на восковое, мертвенное лицо, обрамленное длинными, спутанными, черными как смоль волосами. Но Травник только пожал плечами. А кобольд хмыкнул и после серии своих неизменных «хрум-хрум-хрум» проворчал:

– Как-как? Именно так и бывает! Как во сне…

ГЛАВА 17РЫБАК ЗАКИДЫВАЕТ СЕТЬ

Маленькая лодочка-плоскодонка легко скользнула в воду и теперь тихо покачивалась на легкой волне. Так и люди, подумал Рыбак: кто-то ползет по земле, прижимаясь к ней всем телом или стремясь всей душой, а кто-то живет, постоянно взрывая ее своей беспокойной натурой как килем, или как хлебопашец – острым лемехом безучастного к ранам земли плуга. Он засучил штаны до колен и осторожно вошел в воду. Только в августе речная вода порою норовит неожиданно обжечь тело холодным огнем, а сейчас стояло и вовсе непонятное время. Нет-нет, да и показывалось из-за туч яркое солнышко, но тут же принимались стонать и причитать от ветра огромные клены и тополя возле дома Рыбака, и от этого почему-то становилось еще холоднее и на реке, и на душе.

Юркая стайка мальков как всегда подбежала к ногам Рыбака и стала играть, веселиться вокруг; рыбьи малыши тихонько пощипывали ступни человека своими губастыми беззубыми рыльцами, носились друг за другом вокруг его ног, как вокруг больших и высоких столбов, норовили проскочить под опускающейся пяткой. Над чистым песком мелкого дна уже улеглась мутная взвесь, взбаламученная плоскодонкой, и теперь в прозрачной воде текли волны от солнечных бликов. Рыбак на минуту остановился, залюбовавшись игрой света, после чего решительно шагнул к борту и залез в лодку. Оттолкнуться веслом, развернуть плоскодонку и направить ее по течению было делом одной минуты, и теперь плоскодонка уже медленно и плавно скользила по реке, на которой сегодня было удивительно тихо.

На дне лодки, в зеленоватой лужице, натекшей за ночь, лежала небольшая сеть, в которой тускло посверкивали блестки чешуи. Столь же тусклы были и глаза Рыбака, проведшего эту ночь в бдении за столом, у свечи. Но в это раннее утро он вышел на лодке вовсе не для того, чтобы освежиться, что всегда лучше делать на речной воде сразу после рассвета. Ему сейчас предстояло поставить последнюю точку, подвести итог тем размышлениям, которые ночью лишили Рыбака сна. И теперь пришло время закинуть сеть, но отнюдь не ту, что лежала в его лодке. Сеть Рыбака не была предназначена для ловли.

По дальним берегам над водой кое-где еще лепились редкие клочья влажного утреннего тумана. Движение воды было столь плавное, что, казалось, лодка сама стала частью реки, и нет никаких сил, чтобы заставить ее плыть против извечного течения вещей. Да, именно «течение вещей», думал Рыбак, внутренне готовясь к тому, что он последний раз проделывал очень давно, словно в какой-то другой жизни. Время течет сквозь нас, и вещи, попавшие в струи его движения, неизменно становятся аморфными, бесплотными, не имеющими уже того важного значения, которое когда-то мы придавали им еще при их создании. Видимо, природа вещей, ее суть – все-таки в нас самих, и мы сами даем жизнь вещам и отбираем ее, когда приходит срок, или подчиняясь каким-то капризам обстоятельств, называя это судьбой. Мы – тоже вещи, которые, будучи брошены в течение времени, плывут по нему, кувыркаются, иногда тонут, порой всплывают, а если вздумают пойти наперекор движению часов, дней, лет, веков, в лучшем случае стоят на месте, бесполезно борясь с противодействием времени, пока не иссякнут последние силы.