Книга Товарищ Анна - Ирина Богатырева

— Опа! Смотри, — сказал Макс. — Это тебе подарок, да?

Недалеко от воды на песке лежало что-то длинное и темное. Я не сразу разобрала, что это. Показалось сначала — коряга. Но это лежал сом. Здоровый, больше метра длиной, коричневый, скользкий, с тупой головой и огромным уродливым ртом. Этот рот, широкий, губастый, а точнее, вся рожа в целом, с усами, с крошечными, обморочными глазками, ужасно походила на человечью, только будто искаженную, растянутую и сплюснутую для издевки.

Он был еще жив. Вяло пошевелил хвостом и открыл рот, показав опухший, синий, как у висельника, язык. От этого неожиданного движения все во мне содрогнулось.

— И как он только сюда попал? — говорил Макс. — Вода отошла, что ли, и уплыть не смог? Я слышал, с ними случается такое, порой. С самыми жирными.

Но от воды шел к сому след, словно бы его протащили по песку. Или же сам выполз, вынося на коротких ластах всю громадину своего тела.

— А почему это мне подарок? — спросила я наконец.

— Ну, ты же рыбы хотела. А я тебе не дал. Так вот.

Осторожно мы приблизились. Сом снова повел хвостом и судорожно зевнул, высунув язык, будто пытался глотнуть воздух. Его усы над мясистыми губами при этом смешно оттопырились. На подбрюшье налипли желтоватые песчинки. Маленькие бездушные глазки были обращены вверх, в небо — и на нас, и было неясно, видит ли он и нас, и небо. С этими усиками, с этими закатившимися глазками он был бы даже комичен, если б не вся жуть его беспомощного, промежуточного состояния: между жизнью и смертью, на воздухе, возле воды.

— Как думаешь, мы вдвоем его дотащим? — рассуждал Макс. — Или лучше разрубить? Я могу сходить за топором. А ты посторожишь пока, чтобы не убежал.

Конечно, он был прав. Надо было побежать на дачу, принести топор и тележку, убить и увезти отсюда сома, пока его кто-нибудь другой не нашел, но подумать, что придется ударить топором, ниже головы, в шею, перебить позвоночник, — подумать о том, чтобы есть потом его мясо, нежное, мягкое, белое, пахнущее тиной и разложением, есть и вспоминать это человеческое лицо, усы, эти равнодушные обморочные глазки, опухший синий язык, — подумать обо всем этом было гадко до дурноты.

— Слушай, а может, отпустим его? — спросила я. — Ведь еще выживет? Как думаешь?..

В этот момент послышался грохот, и от дач вывернул мужичонка с раздолбанной садовой тележкой. Он был в огромных резиновых сапогах. Не глядя на нас и не говоря нам ни слова, он подкатил к сому, без страха и лишних раздумий просунул ему руку в пасть, зацепил за дыру, которая оказалась в его мясистой губе, и взволок в тележку. Тяжело плюхнул, потом уложил кольцом, чтобы хвост не свисал. Сом лег податливо и безвольно. Весь ужас и вся притягательная тайна его пропали. Он был просто трупом теперь, мясом, едой.

— Вы поймали? — спросил Макс.

— А то, — хмуро, не глядя на нас, ответил мужик.

— На что ловили? — спросил Макс, будто это было ему интересно.

— На карася, — ответил мужик и уехал.

— А круто было бы, — сказал Макс, когда даже грохот скрылся за поворотом. — Круто было бы, если бы мы его отпустили. Он бы пришел, а мы стоим и руками машем. Уплыл, мол. Был, да уплыл.

Я слабо улыбнулась. Про Ганимеда решила совсем ничего не рассказывать.

Затмение

О том, что приедет с мамой, Настя честно заранее предупредила. Сказала примерно так: «Она зимой очень болела, ее нельзя оставлять одну. Она не помешает нам, вот увидишь. Хорошо? Согласен?» А как можно было отказать? Представила бы она, что он скажет на это «нет!» — хотя уже все лето только и мечтал, что о ней, как встретит на вокзале и увезет куда глаза глядят.

Но, увидев эту маму, он сразу подумал, что лучше было отказаться. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что головой она того. Лицом — тетка как тетка, а глазами, их выражением — сущий ребенок. Лет восемь — десять, уже все понимает, но еще не до конца самостоятельный, молчаливый, самопогруженный. От этого несоответствия стало жутко.

— Это Надежда Игоревна, — представила Настя, а мама только кивнула и тут же спрятала глаза. Поглядывала потом исподтишка.

Костю даже в пот бросило заранее, и он ощутил себя нашкодившим. Он и так, пока готовился к встрече, все думал, как будет этой маме в глаза смотреть. Все же у них с Настей ничего не ясно, так, летний роман, они даже мало друг про друга знают, откровенно говоря, к представлению родителям он не был готов и ждал оценивающих взглядов, расспросов. Успокаивал себя, что люди все взрослые, современные, что она поймет.

Но, увидев этот взгляд, понял: ни фига не взрослые. И стало неуютно. Как если бы Настя с ребенком приехала, а не с мамой — а как вести себя с детьми он никогда не знал. Только было поздно, Костя бодренько подхватил их сумки, с шуточками — в машину, завелся и повез, болтая и развлекая гостей. У него это профессиональное, ему недаром доверяют туристов встречать: самое сложное — первые десять минут знакомства, дальше легче пойдет. Так обычно и бывало, и Костя знал, какой болтовней забить эти десять минут, чтобы все расслабились, но теперь из-за этого ненормального взгляда в салонном зеркальце ему самому никак не становилось легче.

— А куда мы едем? — болтала Настя. — Где мы будем жить? В палатке, да? Как в прошлом году?

— А у тебя есть с собой палатка? — пытался подстроиться ей в тон Костя.

— Ой, нет, а надо было брать? — деланно пугалась Настя и как-то так наклонялась к нему, что бросалась в глаза ее тонкая, белая, совсем незагорелая шея, и ключицы, и ниже — какой-то кулончик на открытой груди, и он даже вздрагивал, забывая о руле, потому что вот здесь, совсем близко, опять была Настя, которую он ждал все лето, ждал и хотел, будто думать было больше не о чем. И дыхание сбивалось, но тут сзади переваливалась Надежда Игоревна и говорила Насте, вцепившись в спинку кресла:

— А в лесу жить страшно? А тут медведи бывают? А волки? Бывают? А мы что, правда в палатке будем жить?

— Мама, успокойся, мы шутим. Правда, Костя? Мы не станем в палатке жить. Костя, скажи.

Но Костя не знал, как смотреть на эту странную женщину, не то что разговаривать. Он уставился на дорогу и пытался убедить себя не париться. Приедут, поселятся, не все же время она будет маячить рядом, как-нибудь найдут момент остаться одни. Он только об этом и думал. Как начался сезон, как начались туры, особенно по тому маршруту, на котором они познакомились с Настей, его тело словно заныло. Он сам не ожидал такого от себя. Стали сниться невыносимые сны, в которых была Настя, после них он вылезал из палатки весь мокрый, было нестерпимо, томительно ждать конца июля, когда она обещала приехать, тело требовало ее немедленно, оно требовало повторения прошлого лета, когда их как будто слило вместе, когда ходили, пошатываясь, почти не ели, забираясь на привалах в палатку раньше всех. Все уже смеялись — и подруги Насти, и напарник (тогда группа была большая, Костя шел с напарником). А каким все казалось невыносимо красивым кругом! И маршрут, который он знал до камушка, который за сезон успел приесться, был какой-то фантастической, сказочной красоты.