Книга Лила, Лила - Мартин Сутер

У одного глаза как у Давида.

47

Давид приехал чуть раньше. Остановил такси и последние триста метров до гостиницы неторопливо прошел пешком.

После нескольких дней забойного дождя старая гостиница, залитая внезапным солнцем, выглядела как новенькая. Давид в конце концов примирился с тем, что двадцатого просто сядет с Мари в самолет, а Бад-Вальд-бах и прочее оставит на произвол судьбы. Может, после двух недель на Лотос-айленде их отношения настолько окрепнут и углубятся, что Мари сможет принять правду и будет по-прежнему его любить. А может, Джекки в собственных интересах остережется открывать Мари истинное положение вещей.

Давид вручил свое будущее судьбе. И она нежданно-негаданно подбросила ему шанс снова взять будущее в свои руки.

Он сел в парке на скамейку с видом на гостиницу. Сделает ли он это? В самом деле сможет выманить Джекки на балкон и отправить через перила? Ему стало страшно.

Потом он опять подумал о Мари. О Мари, которую по милости этого старикана может потерять в любую минуту.

Когда он, уже с небольшим опозданием, направился к подъезду гостиницы, решение было принято. Он будет действовать по ситуации.

Портье издалека приветствовал его улыбкой. Когда Давид добрался до стойки, он уже поднес к уху телефонную трубку. Прикрыл ладонью микрофон.

– Спокойно поднимайтесь наверх, господин Штоккер у себя.

Давид поблагодарил и пошел к лифту.

В этот миг на парковой стороне послышался грохот, затем треск, хруст, громкие крики. Пока Давид решал, куда бежать, мимо промчался портье. Давид бросился следом.

На гравийной площадке лежала кованая решетка, украшенная зимними астрами из двух классических вазонов. Две пожилые дамы, сидевшие на кованой скамейке, показывали куда-то вверх.

Там, на уровне третьего этажа, в уцелевшей половине изодранной желто-белой полосатой маркизы, лежало что-то тяжелое. Будто человек в гамаке.

Это и был человек. Оттуда свешивалась рука в рукаве Джеккина шелкового халата.

Немного погодя площадку оцепили. Врачи «скорой», пожарные и полицейские, окружив подъемный кран, наблюдали, как вызволяют Джекки.

Давид в оцепенении стоял рядом с портье, а тот твердил как заведенный:

– Такой милый старик. Такой милый старик.

Когда носилки с Джекки наконец спустили вниз и понесли в карету «скорой», Давид заметил, что лицо старика закрыто чем-то вроде кислородной маски. Санитар, не то врач поднимал вверх пакет для переливания. Значит, Джекки был жив.

Он смотрел вслед «скорой», которая медленно, с включенным синим маячком, отъехала от гостиницы, потом вернулся в холл. Портье разговаривал с каким-то мужчиной, тот делал заметки. Когда Давид вошел, портье показал на него. Мужчина шагнул к нему, представился:

– Капрал Вебер из городской полиции.

Давид испугался.

– Я слышал, вы знакомы с пострадавшим.

– Он мой агент.

– Вы художник?

– Писатель.

Полицейский провел Давида в контору дирекции, записал его данные и свидетельские показания. Давид рассказал ему все, что знал. Напоследок капрал спросил:

– Вы не знаете каких-нибудь родственников господина Штоккера?

– Со мной он о родственниках никогда не говорил.

После допроса Давид еще раз вышел в маленький парк. Подъемный кран уехал, но чугунная решетка так там и лежала, вместе с уже привядшими астрами. Двое мужчин расставили пронумерованные таблички и делали снимки. На третьем этаже в погнутой раме печально висели обрывки маркизы. Наверху, в башенке, на месте отсутствующей балконной решетки зияла дыра, как от выбитого зуба.

Внезапно Давиду ужасно захотелось домой, к Мари. Он пересек холл и угодил прямиком в объятия какой-то ярко накрашенной особы. На ней был расстегнутый плащ под леопарда, а под ним черное коктейльное платье с глубоким вырезом. Она уткнулась ему в плечо и разрыдалась.

С помощью портье он кое-как сумел от нее отделаться. Оставив в ее экземпляре «Лилы» следующее посвящение, которое она сама и продиктовала:

«Тамаре

На память об общем дорогом друге.

Давид».

48

Единственным шумом был прибой, равномерный, как дыхание спящего. Мари лежала рядом с Давидом в пляжном шезлонге, нежилась в жарких лучах и ни о чем не думала.

– Вы ни о чем не думаете, – произнес медлительный мужской голос. – Вы ни о чем не думаете. Если приходит мысль, вы даете ей пройти мимо, словно облачку. Ни о чем не думаете. Ни о чем. Ни о чем.

Голос стих, прибой стал громче. Ш-ш-ш. Ни о чем. Ш-ш-ш. Ни о чем. Ш-ш-ш. Ни о чем. Теперь где-то далеко-далеко запела флейта. Зазвучала арфа. И синтезатор.

– Еще и это, – пробормотала Мари, – музыка для медитации.

Давид не ответил. Кажется, в самом деле медитировал.

– Вы чувствуете кожей солнечное тепло, – продолжал голос, – и вдыхаете аромат лотоса, цветущего среди кокосовых пальм.

Повеяло запахом эзотерического киоска с рождественского базара. Мари оставила попытки ни о чем не думать.

Они находились в релаксарии оздоровительного клуба в гранд-отеле «Фюрстенхоф», Бад-Вальдбах. Мари надела закрытый черный купальник. Новый мальдивский бикини произвел бы среди курортников непомерную сенсацию.

Уже третий день они были в Бад-Вальдбахе – на взгляд Мари, целую вечность. Еще когда ассистентка директора при первой встрече угощала их коктейлями, Мари думала только об одном: поскорей бы уехать! Все трое стояли у стойки бара, где в этот час подавали также чай и пирожные, пили шампанское с черносмородиновым сиропом и вполголоса разговаривали о том, как они доедали, улучшится ли погода и бывали ли Мари с Давидом раньше в Бад-Вальдбахе. Посетители за столиками отчаянно старались не греметь чашками, чтобы не упустить ни слова из этого разговора. Большинство из них пользовались при ходьбе вспомогательными средствами – от черных тростей с серебряными набалдашниками и костылей до ходунков и электрических инвалидных кресел.

Номер обставлен в стиле обычного гостиничного барокко. Мебель отделана розоватым шпоном, имитирующим дорогую древесину, пол затянут бледно-розовым ковром, кругом латунные лампы и лампочки, латунные ручки, латунные оклады, обои в вертикальную пастельную полоску, серую и абрикосовую, атласные занавеси приглушенного фисташкового тона, такое же покрывало на кровати, по стенам репродукции незатейливых художников. На диване и креслах слишком много подушек, в ванной слишком много мрамора.

Но по крайней мере просторно. Лежа на диване, Мари могла смотреть по телевизору то хронику года, то сентиментальные рождественские фильмы.

Был в номере и большой балкон. Хотя погода – забойный дождь и густой туман – не позволяла им воспользоваться. К тому же он был обнесен кованой решеткой, которая напоминала Давиду о балконе Джекки.