Книга Внутренний порок - Томас Пинчон

* * *

Той ночью Доку снилось, что он снова маленький. Они с другим пацаном, напоминавшим братца его Гилроя, сидят в «Аризонских Пальмах» посередь бела дня с женщиной, которая не вполне Элмина, хотя явно чья-то мать. С меню подходит официантка.

— Где Шэннон? — спрашивает женщина, которая не вполне Элмина.

— Её убили. Я её замещаю.

— Полагаю, то был лишь вопрос времени. Кто это сделал?

— Муж, кто ж ещё?

За несколько ходок она приносит им еду, и всякий раз — с новыми сведениями об убийстве своей коллеги. Оружие, предполагаемые мотивы, досудебные маневры. Дискуссии про банановый тортик с мороженым она прерывает вот чем:

— Известное дело, кто-то убивает того, с кем спит, в кого даже влюблён, мозгоправы, консультанты и адвокаты ж не всё могут, зайдёшь за бульвары — и ты опять на буях, а там у тех, кто вечно распоряжается, что тебе делать, никакой власти уже нету, и вся Югляндия круглые сутки в распоряжении сволоты.

— Мам, — желает знать маленький Лэрри, — а когда она опять придёт, её мужа из тюрьмы выпустят?

— Когда кто опять придёт?

— Шэннон.

— Ты разве не слышал, что девушка сказала? Шэннон умерла.

— Так только в сказках бывает. Настоящая Шэннон ещё придёт.

— Чёрта с два.

— Придёт, мам.

— Ты и впрямь в это веришь.

— А с тобой что, по-твоему, будет, когда умрёшь?

— Умрёшь — умрёшь.

— Ты не веришь, что можно опять ожить?

— Я не хочу об этом разговаривать.

— А что тогда бывает?

— Не хочу про это говорить.

Гилрой наблюдает за ними во все глаза и забавляется с едой на тарелке, что раздражает эту женщину Элмину, для которой питание — дело серьёзное.

— Ох, ну вот теперь ты играешь. Не играй, ешь. А ты, — говорит она Доку, — когда-нибудь тебе придётся прогнуться.

— Это как?

— Быть таким, как все. — Конечно, это она имеет в виду. И теперь уже взрослый Док чувствует, что жизнь его окружена мёртвыми, которые возвращаются и не возвращаются или же никогда и не уходили, а тем временем все прочие понимают, что здесь что, но есть тут нечто очень ясное и простое, а Док его не видит и никогда не удастся ему это ухватить.

Проснулся он посреди этого конкретного времени года, когда береговые туманы и неестественный рокот самолётов, взлетающих и садящихся в «ЛАКСе» всю ночь напролёт, словно некая рука на пульте вытолкнула басы до неожиданного уровня, и обнаружил, что индийское покрывало на кушетке, куда он вчера рухнул, течёт красным и оранжевым красителями — явно от его слёз. Почти всё утро он ходил с тусклым узором огурцов на половине лица.

ТРИНАДЦАТЬ

Было время, когда Док на самом деле волновался, не превратится ли в Йети Бьёрнсена — не станет ли ещё одним прилежным лягашом, что ходит только туда, куда ведёт след, непроницаемый для света, который, похоже, отыскивает всех, кто бродит в этой областной грёзе о просвещении, лишённый тех широкоэкранных откровений, которые Йети называл «хиппифаниями», а вместо этого обречён осаждаться одним уродом за другим, и все они блеют: «Давай я тебе про свой приход расскажу, чувак», — и не вставать по утрам в такую рань, что однажды предвестит ложную зарю. Должно быть, поэтому вплоть до прошлого вечера он всегда был не прочь до определённой степени спускать Йети что-то с рук — правда, лишь бы об этом не трепались. Теперь же, согласно Арту Пиликалу, возникла эта вероятная связь Йети с частной армией бдунов ПУЛА, может даже (не мог не задаться вопросом Док) — с налётом на жилмассив «Вид на канал». Доехав до Паркеровского центра, он уже ощущал себя аллегорической статуей в парке — с табличкой «ОБЩЕСТВО НЕ ОДОБРЯЕТ».

— Здорóво, Йети! черномазых ездил коптить? — Нет… нет, он вполне был уверен, что вслух он произнёс следующее:

— Что-нибудь новенького про дело в Бел-Эйре?

— Не спрашивай. Ну, хотя вообще-то спрашивай, может, мне нужно пар спустить.

Флюиды в Отделе Убийств и Разбоя нынешним утром витали столь же сердечные, как и обычно, что означает — вообще почти никакие. Может, всё дело в Доке, может — в специфике здешней работы, но Док мог бы поклясться, что коллеги Йети сегодня из кожи вон лезли, чтоб их обоих избегать.

— Надеюсь, ты не против, если мы где-нибудь Код 7 устроим? — Йети пошарил под столом и выволок пакет из «Ралфа», похоже — с несколькими кило какой-то канцелярщины, — встал и направился к двери, кивнув Доку, чтобы шёл за ним. Они спустились и зарулили в засаленную японскую едальню за углом, где давали несравненные шведские блинчики с брусникой — подали их, вообще-то, и полутора минут не прошло после того, как Йети сунул туда голову.

— Этничен как всегда, Йети.

— Я бы с тобой поделился, только ты на них подсядешь, ещё и это на моей совести будет. — Йети принялся уплетать.

Блинчики и впрямь выглядели недурно. Испортить Йети аппетит или ещё чего-нибудь? И Док поймал себя на том, что злобно мурлычет:

— Никогда не огорчался, что тебя не было на Сьело-драйве? Что не топтался по знаменитому месту преступления с остальной роскошествующей болонью, пальчики эти не подтирал, свои не оставлял, тому подобное?

Схватив вторую вилку с Докова прибора и работая уже обеими руками:

— Мало волнует, Спортелло, всё это — лишь эго и сожаленья. Это у всех есть — ну, у всех, кто на жизнь зарабатывает. Но вот хочешь правду знать?

— Энннх… нет?

— Вот она тебе всё равно. Правда в том, что… сейчас все на самом деле, блядь, перепуганы.

— Кто — вы, что ли? Все эти бурритные ищейки в Убойном? И чего боятся? Чарли Мэнсона?

— Странное дело, да, что здесь, в столице вечной юности, нескончаемого лета и прочего, страх этот опять правит городом, как в старину, как при голливудском чёрном списке, которого ты не помнишь, и Уоттсовском бунте, который помнишь, — он расползается, как кровь в бассейне, пока не займёт собой весь объём дня. А после, возможно, появится какая-нибудь игривая душа с ведёрком пираний, вывалит их в бассейн — и они тут же почуют кровь. Поплавают, поищут, что же тут кровоточит, но ничего не найдут — и всё больше и больше будут сходить с ума, пока безумие их не достигнет некой точки. И вот тогда они начнут пожирать друг друга.

Док об этом немного подумал.

— В этой бруснике что, Йети?

— Это вроде, — продолжал меж тем Йети, — как Южной Калифорнией правит эдакий злой недобог? который временами пробуждается от своего глубокого сна и разрешает выйти наружу тёмным силам, что хоронятся от солнца?

— Ничё себе, а… и ты… его видел? Этого «злого недобога», может, он… он с тобой разговаривает?

— Да, и похож он при этом на удолбанного хипповского урода! Это что-то, да?