Книга Бурный финиш - Дик Фрэнсис

Время, подумал я и взглянул на часы. Половина двенадцатого. Если бы часы показывали половину десятого, я бы отнесся к этому столь же спокойно. Время, измеряемое в часах и минутах, остановилось для меня в пустынном миланском переулке. Я попытался встряхнуться. Итак, половина двенадцатого. Это очень важная, незаменимая информация. Без радио и карт только время и компас решали мою судьбу. Как и другие летчики, я привык пользоваться всеми имеющимися приборами и приспособлениями и соблюдать все правила и инструкции. Но теперь было самое время осваивать методы пилотов, летавших на заре авиации.

Если я начал полет пятнадцать минут назад и взлетел на Северной равнине и если я хотя бы приблизительно вспомню — до сотни миль — ширину Италии, то я пойму, когда окажусь над Средиземным морем. Тем временем внизу то и дело попадались отдельные огоньки и маленькие скопища огоньков, обозначавшие города. Но я не видел хорошо освещенных аэропортов с широкими посадочными полосами. На «Сессне» лететь проще, с горечью думал я. Рано или поздно я бы нашел радиосвязь с землей. Международный язык летчиков — английский. Это же просто мечта. Мне бы объяснили, где я нахожусь, дали курс, указали, где сесть.

Но если бы я взял «Сессну», мне бы пришлось оставить «ДС-4». Вначале я думал, не подложить ли под него несколько канистр с бензином и не чиркнуть ли спичкой. Но живая часть груза заставила меня отказаться от этой мысли. Ярдман и глазом не моргнув убил троих летчиков, но я не мог решиться пожертвовать четырьмя кобылами. А выгрузить их я тоже не мог — нужен был трап-настил. Я бы мог, конечно, потратив некоторое время, вывести из строя двигатели «ДС-4», но через некоторое время их могли бы починить. Тем более времени у меня не было. Если бы я стал этим заниматься, то не успел бы улететь до появления Ярдмана. Я мог бы захватить с собой Раус-Уилера и на «Сессне», и фирме Ярдмана пришел бы конец. Но этого мне было мало. Я хотел сразу все. Меня распирала алчность, как Билли, и, подобно ему, я мог поперхнуться слишком большим куском.

Все эти бесполезные мысли непрестанно крутились в голове, и от них не было никакого толку. Я снова вытер лицо рукавом свитера. Теперь я понял, почему Патрик всегда сидел в кабине без пиджака, даже зимой.

Италия не может быть шире Англии. То есть сто двадцать — сто сорок морских миль. Может, чуть пошире. Я не заметил время взлета. Напрасно. Если я хочу выжить, я должен быть более сосредоточенным. Сто сорок, ну сто шестьдесят миль при скорости в двести двадцать узлов означают, что мне понадобится минут сорок пять, чтобы пересечь Италию. Если бы у меня хватило ума посмотреть на часы раньше, я бы точнее вычислил, где нахожусь.

Огоньки внизу стали попадаться все реже и реже, затем вовсе исчезли. Для моря рановато. Скорее всего, это горы. Вскоре я еще раз взглянул на часы. Полночь. И по-прежнему внизу чернота. Неужели Апеннины такие широкие? Но если я начну снижаться, я могу врезаться в них...

Прошло еще пять минут. Я не менял высоты. Боль от ожогов усиливалась. Пятизвездочная неприятность.

По-прежнему никаких огней. Ничего не понимаю. Апеннины не настолько обширны. Плохо мое дело. Надо снизиться и попытаться понять, что внизу. Семь, шесть, пять, четыре тысячи футов. На четырех я перевел самолет горизонтальный полет. Внизу по-прежнему было черным-черно.

В гору я не врезался, но чувствовал себя заблудшей душой в чистилище. Чувство не из самых приятных.

Когда же наконец я увидел огни, тревога лишь усилилась. На часах было четверть первого ночи. Я пролетел более двухсот миль. Не может быть, что я все еще над Италией. Она не настолько широка. По крайней мере, в моем представлении она уже. Огоньки выстроились в длинную вереницу. Я слишком хорошо знал, что это такое. Но это же невероятно! Выходит, я приближаюсь к Италии с моря?

Меня охватило чувство нереальности происходящего, словно глобус повернулся так, что все на нем перемешалось и все знакомое стало вдруг незнакомым. Где я? И как оказался там, где есть? На каком я вообще свете?

Не могу же я лететь все время наугад на юго-запад. У берега должны быть свои характерные очертания. Я повернул севернее, руководствуясь исключительно инстинктом, и полетел параллельно береговым огням. Море внизу было черным, но земля казалась еще чернее. Они соединились, как черное дерево с углем, разница была лишь в оттенках, в различии фактур, когда одна черная масса переходит в другую.

Я пытался заставить свой мозг работать, надеясь внести порядок в хаос. Не мог же я пролететь Генуэзский залив и теперь идти над побережьем с юга на север от Алассио? Там было бы светлее, больше огней, даже в это время ночи. Я хорошо знал ту береговую линию. Сейчас же внизу было что-то незнакомое. Слишком уж долго берег тянулся на север, я летел над ним вот уже пятнадцать минут — пятьдесят пять миль. Либо я неправильно вычислил место старта, либо гирокомпас заклинило. Нет, я проверил его, сравнив с показаниями обычного компаса. Они же не могут оба врать! Но неужели я вылетел не из Италии? Я попытался вспомнить, как мы летели туда. Я отчетливо помнил, что Патрик поворачивал на восток. Я в этом не сомневался.

Впереди мелькнул яркий огонь. Маяк. Это было бы очень кстати, имейся в кабине морская карта. Но ее не было. Я миновал маяк и обомлел. Дальше земли не было.

Я повернул влево, вернулся. Маяк стоял на краю длинного узкого мыса, указывавшего, словно перст, прямо на север. Я летел на юг над его западной кромкой до тех пор, пока огни внизу не стали попадаться чаще и не начали разбегаться вширь. Это не перст, а кулак, грозящий северу.

Что, если насчет Италии я не ошибся, но был гораздо западнее, чем предполагал? В таком случае, считая, что пролетаю над горами, я уже был над морем. Предположим также, что я впервые посмотрел на часы не пятнадцать минут спустя после вылета, а позже и, стало быть, пролетел больше? Все равно в северном Средиземноморье не было материка с такой береговой линией и даже острова... Стоп. Острова таких размеров... Неужели это Корсика?

Не может быть! Неужели я забрался так далеко на юг?! Я развернулся опять и снова подлетел к маяку. Если это Корсика и я двинусь на юго-восток, то окажусь на юге Франции, и на земном шаре все встанет на свои места. Если это и впрямь Корсика, то я вылетел с южной оконечности Северной равнины, а вовсе не от Венеции или Триеста. Это было вполне возможно. В этом была логика. Мир начал принимать привычные очертания. Я летел на северо-запад над морем. Двадцать семь минут. Около ста миль.

Вереницы огоньков на французском побережье напоминали кружева, унизанные бриллиантами. Я двинулся на запад в надежде увидеть аэропорт Ниццы. Днем найти его было нетрудно — взлетно-посадочные полосы начинались чуть ли не из моря, — сам аэропорт был расположен на мысу. Но или я оказался гораздо западнее, или аэропорт был закрыт на ночь, потому что я его так и не увидел. Первое место, которое я определил точно, — это Канны, в бухте, напоминавшей распахнутые для объятия руки. Канны находились так близко от Ниццы, что, будь аэропорт освещен, я бы его, конечно, увидел.

На меня накатила волна усталости, а с ней и чувство тщетности всех моих стараний. Даже если я найду большой аэропорт, я не смогу приземлиться без радиосвязи, а все маленькие на ночь закрываются. Мне оставалось только кружить над Ниццей, дожидаясь рассвета, но к тому времени у меня кончится горючее.