Книга Последний пир - Джонатан Гримвуд

— Когда можно будет передохнуть?

Солдат взглянул на меня и увидел старика, а не француза. Он увидел человека. Не дворянина, не дипломата… Впрочем, он и не мог знать, кто я такой. Я тоже разглядел в нем человека. Он с искренним сочувствием произнес:

— Остановок не будет.

Его добрый голос так меня тронул, что пришлось прятать слезы.

Мы шли и шли — до сих пор не могу поверить, какие расстояния мы одолевали, — и вокруг меня пела песни крестьянская армия Паоли. Одни песни придавали мне сил, другие казались бесконечными, и я начинал думать, что в их монотонности кроется причина моей усталости. Я то и дело пошатывался и спотыкался, сыпал проклятьями, но шел дальше. Среди солдат попадались и женщины: одна из них, с грязным лицом и суровым взором, рявкала на свой отряд и грозилась выпороть любого, кто остановится хоть на секунду. Примерно через девятнадцать миль бока у меня начали болеть так, словно меня жестоко били по почкам. Я видел, как один солдат остановился и согнулся пополам, а другой стал разминать ноги, но если бы я последовал их примеру, то уже точно не смог бы сделать и шагу. Милей позже, когда солнце стало садиться за моей спиной, а вокруг по-прежнему шагали солдаты, я твердо решил, что дойду до конца.

К этому времени я изрядно оброс: волосы доходили мне до плеч, а бороду приходилось время от времени расчесывать пальцами. Одежда на мне превратилась в лохмотья — столь жалкие, что минувшей зимой один надзиратель принес мне вонючий полусгнивший плащ, и я с радостью его надел. Немытый, косматый, голодный и мучимый жаждой, я постоянно тер глаза, покрасневшие от пыли и солнца. Иными словами, я мало чем отличался от тех, кто шел рядом, и потому не привлекал внимания. Когда передо мной мальчишка оступился и едва не уронил мушкет, я поймал его. Яйцеглазый шагнул ко мне, однако осипший солдат его остановил. Какой вред может принести незаряженный мушкет в такой толпе? В конце пути я отдал ружье мальчишке и коротко кивнул в ответ на благодарность — не хотел, чтобы кто-то слышал мой французский акцент. Сиплоголосый принес мне в награду чашку кислого вина. Я уже год не пил ничего, кроме воды, и широко улыбнулся, ощутив на языке знакомый вкус.

— Что вы будете здесь делать? — спросил я солдата.

— Умирать, скорей всего. Хочешь — присоединяйся.

— Это не моя война.

Он смерил меня равнодушным взглядом.

— Война касается всех.

Он остался у Понте-Нуово, а меня повели дальше. В одной деревне я увидел церковь и попросил Яйцеглазого пустить меня помолиться. Он разрешил, и я поднялся по ступеням в прохладный мрак. Конечно, мне нужен был не Господь, а минута покоя. Поняв это, Господь — если он существует — оставил меня одного. По привычке я макнул пальцы в чашу у двери и перекрестился, затем ненадолго встал на колени перед алтарем. Окна в церкви были высокие и узкие, и сквозь одно, разбитое, внутрь проникал острый луч света: казалось, он пронзает пол.

«Голод, — подумал я. — Все кажется таким странным из-за голода».

Сбоку от алтаря на мраморном одре стоял стеклянный гроб, в котором лежала девушка — или женщина, — с бледной кожей цвета слоновой кости и закрытыми глазами. Руки ее были скрещены на пышной груди, прикрытой желтеющим кружевом. Конечно, она была восковая, а местный священник наверняка выдавал ее за святую, чье тело не подвержено тлению. Безмятежное лицо, белокурые волосы, крошечные пальчики ног… Ее облик мучительно напоминал мне кого-то, и всякий раз, поворачиваясь к двери, я вновь и вновь оглядывался на девушку — пока в мою голову не прокралась мысль о Виржини. Я оцепенел. Неужели такой она и была в моих глазах? Безупречной, не подверженной переменам и тлению? Восковой куклой? Неудивительно, что Виржини была несчастна со мной.

Вопрос мучил меня еще несколько минут, покуда его не прогнали зной и дорожная пыль. Тем вечером Яйцеглазый оставил меня в тесной горной пещере: вход в нее заложили кирпичной кладкой, в которой были проделаны крошечная дверь и окошко с решеткой и покореженными ставнями. Утром я проснулся один. Никто не принес мне еды — ни днем, ни вечером. Дверь оказалась крепко запертой, ставни на окне заколочены снаружи. К счастью, заколотили их в спешке и всего двумя гвоздями.

На следующее утро вновь никто не пришел, и еще через день тоже. Я питался по большей части пауками и жуками, а воду пил из лужи на полу. Мне казалось, что если я умру здесь, это будет справедливая и достойная смерть: с жуков начал, жуками и закончил. Потом я велел себе не глупить и начал охотиться на летучих мышей, которые на рассвете влетали в пещеру сквозь отверстие высоко под ее сводами. Их были тысячи. Хорошо, пусть сотни. Они свисали вниз головой со скалистых сводов, и я сбивал их камнями, а потом съедал сырыми, поскольку ни огнива, ни кремня, ни трута у меня не было. Сейчас, вспоминая, я не понимаю, почему не мог оторвать ставни. Это просто не пришло мне в голову. Я держал мышей за крылья и рвал зубами плоть. Иногда они были еще живы, иногда — мертвы. В течение недели я съедал по несколько штук в день, никогда не наедался досыта, но по крайней мере они не дали мне умереть.

В конце недели рядом началось сражение: до меня стали долетать звуки мушкетных и пушечных выстрелов. Это продолжалось несколько часов, и я даже как будто учуял запах пороха. Прошел еще один день, и тогда я увидел на дороге внизу французскую армию. Они не обратили внимания на мои крики. Я заорал опять, потом перешел на ругательства, и тогда двое солдат отделились от колонны и поднялись ко мне. Они были очень злы и избили бы меня мушкетами, если бы не запертая дверь.

— Ну так выломайте ее! — сказал я.

Они уставились на меня: молодые, обгоревшие на солнце, провонявшие потом, чесноком и дешевым вином. Они хотели знать, кто это посмел ими командовать, но что-то в моем тоне их насторожило.

— Ты что, француз?

— Я маркиз д’Ому. Позовите вашего командира.

Они подозрительно посмотрели на меня, затем беспомощно переглянулись — словно жалея, что вообще ввязались в это дело. Один солдат полез вниз, а второй принялся долбить дверь большим камнем. Поскольку она открывалась внутрь, ему повезло больше, чем мне. Я выполз на солнечный свет как раз в ту минуту, когда к пещере подошел седоватый лейтенант. До повышения он явно был сержантом, подумал я, вспомнив нескольких учителей академии.

— Вы маркиз д’Ому?

Я отвесил неглубокий поклон. Тогда он тоже вспомнил про манеры и поклонился в ответ.

— Нам сказали, вы умерли. Все так думают.

— Порой я и сам так думал.

Он спросил, могу ли я идти.

— Скорей всего. Но небыстро.

Тогда лейтенант приказал привести для меня мула, а всю поклажу с него перегрузил на солдат.

— Здесь было сражение, — сказал я, прежде чем взобраться на спину мула. — Позавчера, кажется.

— При Понте Нуово, — кивнул лейтенант. — Кровавая резня. Один из вражеских генералов дезертировал. Гессенские наемники обернулись против корсиканцев прямо посреди битвы. Половина армии бежала с поля боя. Война кончена. Мы сейчас ловим их так называемого главнокомандующего и его ближайших приспешников. Найдем, уж не сомневайтесь.