Книга Ночь Стилета-2 - Роман Канушкин

Ответы ее не радовали. И еще. Поймав этот короткий взгляд, она сделала еще одно открытие: Лелеку вовсе нечего делать в галерее портретов антиинтеллектуалов. В какой-то короткий миг она видела его подлинное лицо. И тот, кто думает по-другому, очень сильно заблуждается. Потому что ей открылось наличие не только холодного и жестокого ума, но и неожиданно какая-то простая и грубая мужская привлекательность. Это ее смутило. И еще больше — напугало, вызвав чувство губительной обреченной покорности.

Но она сумела справиться с собой: теперь она уже привыкла к этому взгляду. И на вопрос: «В чем дело?» — ответила: «Все в порядке».

Хотя она поняла, что было не так. Нищий себя выдал. Он ее поприветствовал очень быстрым и очень ловким жестом. Он ее поприветствовал правой рукой, спрятанной в черную кожаную перчатку. Той самой, которой он якобы не сможет поднести ко рту и стакан.

Что тут поделаешь? Все в этой жизни пытаются устроиться получше. И чистая игра получается не всегда. И не у всех. Порой приходится передергивать.

А порой идти на вещи пострашнее, чем больные руки. Уж кто-кто, а она про это знает не понаслышке.

* * *

Подполковник милиции Валентин Михайлович Прима поднялся на подножку спального вагона уже отходящего поезда и улыбнулся симпатичной чернявой проводнице:

— У меня место пять, дочка.

— Проходите, третье купе. До конца?

— Да, в Москву едем, дочка. В столицу.

Конечно, Прима мог воспользоваться проходящим через Батайск поездом (например, кисловодским — говорят, очень хороший поезд), да, поразмыслив, решил ехать из Ростова. Все же фирменный, «Тихий Дон», и в Москву приходит удобно, на Казанский вокзал. И потом, как ни странно, дешевле, хотя Прима ехал за казенный счет. Не поскупились в управлении, средств постоянно не хватало, но Приме удалось выбить СВ. И он очень надеялся, что окажется в купе один. Ему еще надо было поработать, подумать, дожать разрабатываемую версию до конца. Честно говоря, прилично дожать, потому что теперь придется взвешивать каждый свой шаг.

С кисловодским поездом вышло б дороже, он идет через Украину, и вот дожили до такого позора, что хохлы теперь снимают свою таксу. Разъединили людей, перессорили всех, а кто от этого выиграл? Воры да прочее преступное отребье! Да что говорить — преступный мир старой, еще советской закалки, так сказать, воры его молодости выглядят просто невинными благородными жуликами по сравнению с пришедшей сменой. Как в этой книжке О’Ген-ри. Прима усмехнулся, проходя в купе, и сразу же понял, что по крайней мере пока даже и намеков на присутствие второго пассажира не видно.

Имелась еще одна причина, по которой Прима выбрал «Тихий Дон». В кисловодский поезд он сядет (слово-то какое!) лишь тогда, когда все это закончится и он, усталый больной человек, возьмет наконец свою жену Валюшу и махнет с ней в Кисловодск. На воды. Потому что пора уже подумать и о себе. Хотя в последнее время все его недуги вроде бы несколько притупились, вот и язва уже который день не дает себя знать. И настроение по утрам хорошее, и, как говорится, стул нормальный и в положенное время. А все, что надо было, — лишь маленький успех, небольшой шаг от темной трясины, которая чуть было не поглотила Приму. Небольшой успех, к которому он так долго шел.

Взял Валентин Михаилович Железнодорожника. Все, точка! Взял паскуду.

Вцепился в него мертвой хваткой и уже не отпустил. И сразу же ощущение ватной пустоты в районе желудка почти рассеялось. И самое громкое дело с поимкой маньяка — серийного убийцы — теперь связывается с его именем. Трудно сказать, приятно ли это; наверное, излишним честолюбием Прима не страдал, но все же… И налетели сразу корреспонденты, как вороны, мишура… Валентин Михайлович сначала отказывался от интервью, нечего языками чесать, это вон пусть прокурор по области плюсов набирает, а Прима все свое уже получил. Но когда Алеська закричала, что папу показывают по телевизору, чего скрывать, было приятно…

Как хотите называйте — долг не долг, а остановил он его, и теперь одной бешеной тварью на улице будет меньше. Прима свое получил. И девочки его смогут ходить по улице спокойнее. А громкие слова — так не приучен к ним Прима. Об одном лишь сожалел — что не смог взять Железнодорожника раньше. Да еще, пожалуй, что не пристрелил его в момент задержания. Прима отгонял от себя саму мысль о том, что могло быть тогда с Алеськой, с его младшенькой и, наверное, любимой дочурой (хотя и говорят, что нет у родителей любимых детей), если б не подоспел Алексашка. Выходит, ему Прима обязан жизнью своей младшей. Да и не только Прима. Вот тебе и городской дурачок, низкий ему поклон в ножки. Вряд ли Железнодорожника удалось бы так быстро взять, если б не Алексашкин рисунок.

Прима так и заявил газетчикам. Именно этот рисунок, портрет, выполненный с фотографической точностью, позволил взять маньяка по горячим следам. Только на Алексашкином портрете Железнодорожник выглядел… по-другому, что ли? Хотя сходство фотографическое. Но… Алексашка умудрился увидеть в нем что-то еще, от чего… брала жуть. Прима помнит, как он в детстве был в Пятигорском краеведческом музее, и помнит картину по произведению Лермонтова «Демон». Там все было другое, но… глаза. Прима, оказывается, на всю жизнь запомнил фразу экскурсовода, хотя узнал об этом только сейчас. «Провалы в потаенный адский пламень». Так это назвал в то давно отцветшее утро экскурсовод. Точно такие же глаза были на рисунке Алексашки.

А Железнодорожник, державший столько времени в страхе всю область, оказался сереньким, неприметным и сравнительно молодым человеком. И ничего такого в его глазах Прима не обнаружил. Никаких отсветов адского пламени. Не мудрено, что его так долго не могли взять. И с места работы, и с места жительства сплошные положительные характеристики. Прима прочитал первые отчеты психиатрической экспертизы. Когда Железнодорожнику было четыре года, у него на глазах под колесами поезда погибла старшая сестра, заменившая мальчику мать.

Страшная трагедия, кто ж спорит… Поэтому еще в школе он постарался «спасти» одну девочку, к которой испытывал влечение, от повторения подобной катастрофы, от поезда. От страшных металлических, ревущих в его голове вагонных колес.

Выходит, при помощи шелковых удавок и опасной бритвы «спасал» он свои жертвы от безжалостных жерновов с грохотом проносившегося поезда-убийцы. Фрейдизм, сплошной фрейдизм. Прима захлопнул отчет: фрейдизм-мудизм… Теперь эта бодяга может затянуться. Если его еще признают психически невменяемым… Но Прима свою работу выполнил, хоть и сожалел, что не пристрелил Железнодорожника в момент задержания.

Но было кое-что еще, не позволяющее вот так вот все бросить и отправиться поправлять здоровье в Кисловодск. Неожиданно в простеньком деле по убийству молоденькой шлюшки Александры Афанасьевны Яковлевой, в деле, которое на девяносто девять и девять десятых процента все считали закрытым, выглянули те самые глаза с Алексашкиного рисунка. Провалы в потаенный адский пламень…

Прима вошел в купе и устроил свой чемодан в нише над проемом двери.

Постель была уже застеленной, симпатичное розовое (Ох! Прямо для молодоженов) покрывало, чистые занавески с волнами и надписью «Тихий Дон», на столе в маленькой вазочке красного стекла букетик летних цветов. Прима запустил руку под покрывало, потрогал постель и удовлетворенно крякнул — постель была не сырой. Хоть деньги свои отрабатывают, СВ все же.