Книга Чему не бывать, тому не бывать - Анне Хольт

— Что же это может быть? — спросила Ингер Йоханне, обращаясь к самой себе. Она села на другой диван.

— Ты, наверное, имеешь в виду «кто», — заметил Ингвар без всякого выражения.

— Ну... И что, и кто.

— Я не выношу этого, — сказал он.

— Чего?

— Того, что ты такая холодная.

— Я не холодная.

— Холодная.

— Ты безнадежен. Ты хочешь, чтобы я все время была нежной и внимательной. Это невозможно. Grow up.[12]Мы двое взрослых людей со взрослыми проблемами. И это не обязательно должно чем-то угрожать нашим отношениям.

Она сказала «не обязательно должно угрожать». Ингвар предпочел бы услышать «это не должно угрожать». Он сжал кулаки и посмотрел на побелевшие костяшки пальцев. Через четырнадцать месяцев ему исполнится пятьдесят. Возраст прорисовывался все яснее и яснее, кожа на руках была сухая и вся в морщинках.

— Может ли кто-то всем этим управлять? — с сомнением произнесла Ингер Йоханне.

— Перестань, — пробормотал он, разжимая правый кулак.

Она посмотрела на Джека, который вертелся на своем матрасике и никак не мог устроиться.

— Может быть, кто-то стоит за всеми этими убийствами? — думала вслух Ингер Йоханне. — Кто-то, кто слышал об этих старых делах и почему-то пытается воссоздать...

Собака наконец-то улеглась.

— Я схожу с ума, — пробормотала она.

— Мы ложимся спать, — твердо сказал Ингвар.

— Да, — согласилась она.

— Ты сказала пять, — вдруг опять вернулся он к разговору.

— Пять чего?

— Пять убийств. На лекции рассказывали о пяти убийствах. Все они были примерами того, что Уоррен называл... Proportional Revenge?

— Retribution.[13]

— Значит, было еще два? — спросил он, не поднимая взгляда от своей руки.

Ингер Йоханне сняла очки. Комната расплылась, и она протерла стекла, полузакрыв глаза.

— Кого убили? — спросил Ингвар.

— Спортсмена.

— Как?

— Копьем в сердце.

— Метательным копьем?

— Да.

— Почему?

— Убийца был его конкурентом. Он считал, что его обделили при награждении грантом для спортсменов в одном из университетов Лиги плюща. Не помню точно деталей. Я смертельно устала.

— Значит, все, что мы можем, это сидеть и ждать, пока с какой-нибудь звездой спорта не разберутся жесточайшим образом?

Она продолжала нерешительно тереть очки уголком рубашки.

— А последнее? — почти неслышно спросил Ингвар.

Ингер Йоханне проверила чистоту стекол в свете торшера, закрыв один глаз. Она осмотрела, прищурившись, оба стекла по нескольку раз. Потом медленно надела очки и пожала плечами.

— Послушай, я правда думаю, нам нужно попробовать уснуть...

— Ингер Йоханне, — перебил Ингвар, допивая остатки кофе одним глотком. Он со стуком поставил чашку на стол. Яркий конус света медленно прошел по кухне к двери на балкон у южной стены. Стекла задребезжали от шума мотора грузовика. — Мусорный фургон, наверное, — сказал Ингвар и еще раз переспросил: — Последнее?

Если б он не был таким уставшим, он, наверное, заметил бы, что Ингер Йоханне задержала дыхание. Если б он смотрел на нее вместо того, чтобы наблюдать за машиной, разъезжающей по ночам, он заметил бы, что ее рот приоткрыт и губы побледнели. Он бы увидел, что она сидит, застыв как каменная, то и дело поглядывая то в сторону входной двери, то в сторону детских.

Но Ингвар стоял у окна, повернувшись спиной к Ингер Йоханне.

— Машина выпускников, — сказал он разочарованно, когда шум мотора исчез в направлении улицы Хёугес. — В феврале! Они начинают все раньше и раньше.

Он помолчал, потом сел на диван напротив Ингер Йоханне.

— О чем было последнее дело? — в третий раз повторил он.

— Там убийство не удалось. Уоррен просто приводил его в пример, потому что...

— Кого пытались убить, Ингер Йоханне?

Она потянулась за пустыми чашками и встала. Он задержал ее, когда она проходила мимо.

— Какая разница? Преступление не совершилось.

Движение, которым она высвободилась из его рук, было слишком резким.

— Кого пытались убить, Ингер Йоханне? — настаивал Ингвар. — Он с удивлением услышал хлюпающий звук посудомоечной машины. Отогнул манжет и посмотрел на часы — скоро половина второго. Ингер Йоханне гремела ящиками и дверцами шкафов. — Ради всего святого, что ты делаешь? — спросил он, направляясь в кухню.

— Убираю, — отрывисто ответила она.

— Ага, — сказал он, указывая на настенные часы. — Ты, я смотрю, освоилась в частном доме.

— Это дом на две семьи, — проворчала она. — Не думаю, что его можно считать частным домом.

Ящик со столовыми приборами с грохотом упал на пол. Ингер Йоханне стала на четвереньки и принялась собирать вилки, ножи и ложки.

— Отца семейства, — сказала она, не поднимая головы, — обвинили в мошенничестве: страховая компания подала иск, считая, что он сам поджег свой дом, чтобы получить страховку. И он поджег... дом полицейского. Следователя. Когда вся семья спала.

— Иди сюда. — Он обнял ее уверенно и нежно и приподнял, как она ни вырывалась. — Никто не подожжет этот дом, — прошептал Ингвар ей на ухо. — Я никому никогда не позволю поджечь наш дом.

12

В течение нескольких веков люди ходили по узким улицам между низкими, покосившимися, цепляющимися друг за друга домами. Лестницы вились вдоль узких переулков. Ноги обивали каменные ступени — в одном и том же месте, год за годом — и оставили гладко отполированную тропинку, на которую она присаживалась несколько раз, чтобы передохнуть. Блестящие углубления холодили пальцы. Она прижала их ко рту и почувствовала соленый привкус на кончике языка.

Она прислонилась к южной стене. В серо-голубой дымке небо и море сливались. Горизонта не было, была только бесконечная перспектива, от которой у нее кружилась голова. Даже здесь, на вершине холма, не было ветра. Влажное марево окружало средневековый город Эз-сюр-Мер.

Она была одна. Летом, должно быть, здесь просто невозможно находиться. Даже сейчас, когда ставни и двери магазинов были по-зимнему неприветливо закрыты, было понятно, сколько же туристов бывает здесь летом. Сувенирные лавки стояли стена к стене, и на тех крошечных площадях, которые иногда встречались в центре, она замечала царапины от ножек стульев и бесчисленные окурки между камнями брусчатки. Прогуливаясь в одиночестве вдоль стены к морю, она представляла себе звуки, которые издают орды туристов, приезжающих сюда в летнюю половину года — курлыкающие японцы и шумные румяные немцы.