Книга Последняя инстанция - Патрисия Корнуэлл

— Где именно в Париже вы встречались с Томасом?

— Предместье Сент-Антуан. Ему нравилось, что там много молодых художников и ночных клубов, и мы встречались в каменной аллее. У «Двора трех братьев», где обретаются ремесленники, или у «Американского бара», где за деньги к вам подсядут девочки. Он дал мне денег и сказал, что собирается в Бельгию, в Антверпен, а оттуда — в вашу страну. И с тех пор я о нем ничего не слышал, пока не узнал про труп на корабле.

— Как до вас дошли печальные известия?

— Я уже упоминал, что мне легко раздобыть газеты. Люди выбрасывают, я подбираю. Многие туристы, которые не говорили по-французски, читали международные выпуски «Ю-Эс-Эй тудей». Там опубликовали небольшую заметку о найденном в порту трупе, и я сразу понял, что это мой брат. У меня даже сомнений не оставалось, вот и поехал в Ричмонд. Хотел убедиться.

— Как вы сюда добрались?

Шандонне вздыхает. На его лице снова написана усталость. Касается воспаленного рубца возле носа.

— Неприятно о таком рассказывать.

— Почему же вам неприятно?

— Не хочу, чтобы информацию использовали против меня.

— Сэр, вам лучше быть со мной откровенным.

— Я — карманник. Достал бумажник из пальто, которое один человек по неосмотрительности повесил на какой-то памятник на Пер-Лашез, знаменитейшем кладбище Парижа, где похоронены некоторые из членов моей семьи, — гордо заявляет он. — Американский болван. Большой бумажник; в таких помещается и паспорт, и билет на самолет. Вынужден признаться, я часто так поступал. Такова плата за бродячую жизнь, а с тех пор как на меня объявили охоту, я оказывался на улице все чаще.

— Охотились за вами те самые люди? Агенты федеральных служб?

— Да-да. Спецагенты, судьи — да кто угодно. Я тут же отправился в аэропорт, пока этот человек не успел сообщить в полицию о пропаже документов, а то взяли бы меня тепленьким прямо у трапа.

— Когда вы вылетели и из какого аэропорта?

— Из аэропорта Шарля де Голля. Так-так, скажем, в прошлый четверг.

— Шестнадцатого декабря?

— Да. Прилетел рано, сел на поезд до Ричмонда. В бумажнике еще оставалось семьсот долларов.

— Тот бумажник с паспортом у вас до сих пор при себе?

— Что вы. Я не так глуп, чтобы носить с собой ворованный паспорт. Сразу выбросил его в мусорный бак.

— Где именно?

— На вокзале в Нью-Йорке. Где именно, не скажу. Сел на поезд...

— И за все время этих перемещений никто на вас не смотрел? Вы не брились, сэр? Попутчики на вас не обращали внимания?

— Волосы я уложил в сетку и надел шляпу. Длинные рукава, поднятый воротник. — Он на миг заколебался. — Еще у меня есть один трюк, к которому я частенько прибегаю, когда выгляжу как теперь, если не успел освободиться от волос. Надеваю маску. Такую, знаете, которую надевают аллергики, чтоб закрывала рот и нос. И еще ношу черные хлопчатобумажные перчатки и большие очки с затемненными стеклами.

— И в таком облачении вы летели в Нью-Йорк, а потом ехали на поезде?

— Да. Срабатывает безотказно. Люди сами отворачиваются, со мной даже рядом никто не захотел сидеть. Зато я прилег и отоспался.

— У вас по-прежнему есть эта маска, шляпа, перчатки и очки?

Не найдясь, он долго молчит. Да, такую крученую подачу с ходу не отбить.

— Возможно, где-то и завалялись, — уклончиво отвечает Шандонне.

— Что вы предприняли, оказавшись в Ричмонде? — задает вопрос Бергер.

— Сошел с поезда.

Несколько минут она расспрашивает его о прибытии в Ричмонд. Где находится вокзал? Поехал ли он дальше на такси? Как передвигался по городу? Что решил предпринять по поводу смерти брата?

Шандонне вразумительно отвечает. Все, что он рассказывает, звучит вполне правдоподобно; возможно, что этот человек действительно присутствовал там и видел все своими глазами. На железнодорожной станции Амтрак, что на Стейплз-Милл-роуд, и в синем такси, которое довезло его до паршивенького мотеля на Шамберлен-авеню; там он отдал двадцать долларов за номер, опять же расплатившись наличными и под вымышленной фамилией. Тут он заявляет, что позвонил в нашу прокуратуру, дабы получить информацию о неопознанном трупе якобы своего брата.

— Я хотел поговорить с врачом, но никто не пошел мне навстречу.

— С кем вы общались? — спрашивает она.

— С какой-то женщиной. Может быть, с секретарем.

— Она назвала вам фамилию доктора?

— Да. Доктор Скарпетта. И когда я спросил, нельзя ли с ним пообщаться, секретарша ответила, что доктор Скарпетта — женщина. Так что я сказал: хорошо, можно с ней поговорить? А она как раз была занята. Я, естественно, не стал оставлять ни фамилии, ни номера телефона — не мог позволить себе подобной расхлябанности. Вполне вероятно, что за мной все еще следили. Потом под руки попалась газета, и я прочел о произошедшем накануне убийстве: за неделю до моего приезда расправились с одой женщиной из магазина. Я был потрясен, страшно испугался. Они снова здесь.

— Те самые злодеи? Которым от вас что-то нужно, как вы говорите?

— Они, они! Как же вы не понимаете? Убили моего брата и знали, что я обязательно за ним приеду.

— А они странные, эти ваши «друзья», вам не кажется, сэр? Вбили себе в голову, что, узнав из выброшенной газеты о каком-то трупе, вы решите, что это ваш Томас, украдете паспорт с бумажником и немедленно двинетесь в Ричмонд.

— Они знали, что я приеду. Я любил своего брата. Он единственный относился ко мне по-человечески. Мне обязательно надо было узнать, что произошло. Ради папы. Бедный папочка.

— А как же ваша мать? Она что, нисколько не огорчилась бы, узнав о смерти Томаса?

— Она так много пьет...

— Ваша мать алкоголичка?

— Сколько ее помню, она всегда пьяна.

— Каждый день?

— Изо дня в день, изо дня в день. А потом срывается на всех или плачет.

— Вы с ней не живете — и все-таки знаете, что она регулярно, изо дня в день пьянствует?

— Мне Томас рассказывал. Она такая с самого моего рождения. Мне всегда говорили, что моя мать — пьянчужка. И когда я захаживал в дом, она была под градусом. Мне даже кто-то сказал, что моя болезнь вызвана тем, что, вынашивая меня, она предавалась своему пагубному пристрастию.

Бергер вопросительно переводит на меня взгляд:

— Такое возможно?

— Фетальный алкогольный синдром? — размышляю я. — Вряд ли. Хотя при хроническом алкоголизме матери врожденное слабоумие и физические уродства — обычное дело, и гипертрихоз в этом случае еще меньшее из зол.

— Однако это не мешает ему искренне считать ее виноватой.