Книга Серебряные слитки - Линдсей Дэвис

— Думаю, что да.

Если ее интересовало прошлое, то этот ответ кое-что сказал ей обо мне.

Я начал смеяться — над нею, над собой, над жизнью, над беспомощностью.

— О, Елена, Елена!.. Прошлой ночью я узнал с тобой кое-какие чудеса о женщинах.

— Я сама кое-что про себя узнала! — ответила она насмешливо. Затем она закрыла глаза и прижалась к внутренней части моего запястья. Она не хотела, чтобы я видел ее чувства.

Несмотря на ее сдержанность или как раз из-за нее, я хотел, чтобы она поняла.

— Это подобно изучению иностранного языка. Ты изучаешь грамматику, набираешь какой-то необходимый словарный запас, у тебя ужасный акцент, и тебя едва понимают. Годами ты упорно пытаешься заговорить на чужом языке, а затем без предупреждения все вдруг получается, ты понимаешь, как это все срабатывает…

— О, не надо! Фалько… — она замолчала. Я ее потерял.

— Марк, — попросил я, но, казалось, она не слышит.

Елена заставила себя говорить дальше.

— Нет необходимости притворяться. Мы нашли приятный способ провести время…

«О, Юпитер!» Она снова замолчала, потом опять заговорила.

— Вчерашняя ночь была прекрасна. Ты, наверное, понял. Но я вижу, как это бывает — по девушке в каждом деле. Новое дело — новая девушка…

Ожидается, что все это думает мужчина.

— Но ты не какая-то девушка в деле! — раздраженно воскликнул я.

— А кто я? — спросила Елена.

— Ты сама, — я не мог ей сказать.

Я едва ли мог поверить, что она не понимала.

* * *

— Нам нужно уходить.

Мне очень не нравилось, что Елена теперь стала такой неприступной. О, я знал почему, боги, как хорошо я это знал! Я поступал подобным образом по отношению к другим людям. Это жесткое отношение, такое неблагодарное, но такое разумное. Резкое расставание, сильно беспокоясь из-за того, что час страсти может быть использован против тебя, как оправдание для жизни, полной болезненных обязательств, которых ты никогда не хотел и не притворялся, что хочешь…

Здесь была ирония. Впервые в жизни я чувствовал все, что следовало, все, что, по мнению большинства женщин, им требуется. Это был единственный раз, когда это имело значение, тем не менее, Елена или просто не могла в это поверить, или судорожно пыталась меня избегать. Я крепко сжал ее в объятиях.

— Елена Юстина, — медленно начал я, — что я могу сделать? Если я скажу, что люблю тебя, это будет трагедией для нас обоих. Я ниже твоего достоинства, а ты вне пределов моей досягаемости…

— Я — сенаторская дочь, — перебила она сухо. — А ты на два разряда ниже. Это не противоречит закону, но не будет разрешено… — она беспокойно завертелась, но я не желал ее отпускать. — Мы ничего…

— Все возможно! Госпожа, мы с тобой оба очень цинично относимся к миру. Мы будем делать то, что должны, но не сомневайся во мне. Я очень сильно тебя хотел, я очень давно тебя хотел, так же, как ты хотела меня!

Я увидел, как изменился ее взгляд. Она колебалась. Внезапно у меня появилась надежда, и я заставил себя поверить, что она думала обо мне лучше, чем я считал, и не только прошлой ночью, но и вероятно задолго до нее. Я бросился в эту надежду, зная, что я дурак, но меня это не волновало.

— А сейчас…

— Сейчас? — повторила она.

В уголках ее рта мелькнула легкая улыбка. Я понял, что она отвечает на мою улыбку. Все-таки она оставалась со мной. Сражаясь за ее дружбу, я наблюдал, как она снова тает в близости, которую мы так неожиданно обнаружили прошлой ночью. Я стал более уверен в себе, погладил то нежное местечко на шее сзади, которого касался много часов назад, расстегивая ожерелье. На этот раз я позволил себе заметить дрожание кожи в месте прикосновения. На этот раз я понял, что она чувствует, что все нервы в моем теле ощущают ее.

Во второй раз я сказал ей правду, которую она должна была уже знать.

— Теперь я снова хочу тебя.

Глава 49

После этого я в благоговейном трепете почувствовал, как ее сотрясают рыдания. Она выпускала напряжение, которое я вчера ночью, даже в ее объятиях, осознавал лишь частично.

— Марк!

Я заснул, отметя все чувства, после того, как Елена Юстина произнесла мое имя.

Я назвал ее дорогой. Любой уважающий себя информатор знает, что лучше этого не делать. В тот момент, когда слово вырвалось, мы оба были сильно заняты, и я сказал себе, что она, вероятно, не слышала. Но в душе я знал, что надеюсь на другое. Я надеялся, что как раз слышала.

* * *

Когда ворота в конце концов отперли, мы прошли мимо зарослей жестких побегов аканта, а садовники в широкополых шляпах на больших тупых головах стояли грязными ногами в росе и смотрели нам вслед, раскрыв рты. Тем не менее я должен сказать, что они не впервые обнаруживали неприглашенных гостей в своих владениях. Перед тем, как проводить Елену домой, я купил ей завтрак, немного горячего. Мы остановились у колбасной лавки. Мне сопутствует удача, вы имеете дело с человеком, который один раз кормил сенаторскую дочь перченой рубленой телячьей котлетой, обернутой лавровым листом. Пусть удача сопутствует моей госпоже — она это съела на улице!

Я свою котлету тоже съел, хотя и осторожно, потому что мама учила меня есть только в доме. Она считает, что на улице есть неприлично.

Рассветало, над Тибром вставало бледное солнце. Мы сидели в испорченных лучших одеждах на причале у реки и смотрели, как лодочники неторопливо разрезают речную гладь. У нас состоялся долгий веселый разговор. Мы обсуждали, является ли мое мнение о садовниках — то, что все они полоумные, — еще одним примером бессмысленной предубежденности… До нас долетали восхитительные запахи сухой рыбы и свежеиспеченного хлеба. Начинался ясный день, хотя в тени у стоящих на берегу домиков все еще было прохладно. Мне казалось, что это начало нечто большего, чем ясного дня.

Мы выглядели как пара грязных сорвиголов. Мне было стыдно провожать Елену домой. Я нашел небольшую частную баню, которая уже открылась. Мы вошли вместе. Больше там никого не было. Я купил фляжку масла по невероятно завышенной цене, затем за неимением раба сам намазал им Елену. Похоже, ей это понравилось. Я знаю, что это понравилось мне. Затем она терла меня специальной позаимствованной щеточкой для растирания тела — и мне это понравилось еще больше. Затем, когда мы сидели, прижавшись друг к другу, в сухой парной, Елена внезапно молча повернулась ко мне. Она крепко прижалась ко мне и спрятала лицо. Мы молчали. Слова были излишни. Никто из нас не мог говорить.

* * *

Все было тихо, когда я доставил ее домой. Самым трудным оказалось убедить тупую свинью привратника проснуться и впустить госпожу. Это был тот же самый раб, который вчера вечером отказывался меня узнавать. Теперь он меня запомнит — заходя в дом, сенаторская дочь быстро обернулась и поцеловала меня в щеку.