Книга Александр Македонский. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

Александр велел:

— В сердце, первым же выстрелом. Я не хочу, чтобы он мучился еще хоть мгновение.

Командир лучников кивнул и, вернувшись к своему отряду, обменялся несколькими словами с солдатами. По его команде стрелки натянули луки и прицелились. Над полем повисла свинцовая тишина. Конники не отрывали взоров от Филота, зная, что даже в такой момент, даже обессиленный пытками, он покажет им, как умирает командир гетайров.

Прозвучала команда стрелять, но прежде чем стрелы пронзили ему сердце, Филот успел крикнуть:

Алалалай!

И тут же тяжело упал в пыль и остался лежать в луже крови.

Царевича Аминту судили последним, и многие из присутствовавших не могли без слез видеть жалкий жребий молодого, доблестного царского сына, которого судьба лишила сначала трона, а потом, в расцвете лет, и жизни.

Александр вернулся в свой дворец в самом мрачном и подавленном состоянии. Он потерял друга юности не на поле битвы, а у столба казни. Теперь Александра убивала мысль о том, что его ровесник, всегда участвовавший во всех его начинаниях, человек, которому он доверил самую высокую должность в армии, вдруг решился войти в число заговорщиков против своего царя и друга. Но пора лжи и крови еще не закончилась: оставалось принять еще одно, самое ужасное решение.

После захода солнца царь созвал товарищей на совет в удаленном шатре среди чистого поля. На совете присутствовал Евмен, но не было Клита Черного, занятого организацией похорон казненных. У входа не стояла стража; отсутствовали сиденья и стол; Александр отказался даже от ковров — внутри шатра была одна лишь голая земля. Собравшиеся стояли при свете единственной лампы. Никто из них не поужинал, и на лице каждого читались лишь горечь и растерянность.

— Это не похоже на вас, — начал Александр. — Никто даже не попытался вступиться за Филота и спасти его от смерти.

— Я грек, — тут же парировал Евмен. — Я не имел права вмешиваться в этот суд.

— Знаю, — отозвался Александр, — иначе ты бы прилюдно высказался в его защиту, как делал это наедине. Но приговор был вынесен судьями, одобрен собранием и приведен в исполнение. Что сделано, то сделано.

— Тогда зачем ты нас позвал? — спросил Леоннат голосом, от которого Александра пробрала дрожь. И было страшно видеть этого сурового гиганта с горящими от волнения глазами.

— Затем, что еще не все кончено, верно? — вмешался Евмен. — Если уж начал дело, надо довести его до конца.

— Каких новых заговорщиков ты обнаружил? — встревожился Птолемей.

Царь посмотрел на старого друга с затравленным видом, словно ему предстояла самая подлая, самая отвратительная задача, а потом проговорил упавшим голосом:

— Сегодня, вернувшись после казни к себе, я сел за стол и начал писать письмо Пармениону…

Одно это имя, едва прозвучав, тут же вызвало в тесном пространстве ощущение всей громадности происходящей трагедии. Товарищи царя неожиданно с ужасом поняли, какое решение предстоит принять.

—… чтобы лично известить его о том, что Филот был приговорен к смерти и по воле всего войска приговор приведен в исполнение. Я хотел написать ему, что как царь был обязан смириться с вердиктом, но по-человечески мне хочется умереть самому, лишь бы избавить его от этой муки.

Евмен посмотрел на Александра: по щекам царя катились слезы.

— Но моя рука замерла. Тяжкая мысль помешала мне продолжать, и вот из-за этой-то мысли я и собрал вас здесь. Никто из нас не выйдет отсюда, пока мы не примем решения.

— Как отнесется к этому Парменион? Эта мысль тебя мучает, не так ли? — догадался Евмен.

— Да, — признал Александр.

— Он уже отдал за тебя двух сыновей, — снова заговорил секретарь. — Гектора, утонувшего в Ниле, и Никанора, скончавшегося от смертельной раны. А теперь ты подверг пыткам и убил третьего, перворожденного, которым он гордился больше всего.

— Не я! — закричал Александр. — Я возвел его на вторую после себя должность. А судили его за то, что совершил он сам.

Он повесил голову, и прошли долгие мгновения, прежде чем царь тихо проговорил:

— Мы одиноки, отрезаны от всего, что знали прежде! Мы затеряны посреди бесконечной, незнакомой страны, и нам предстоит выполнить дело, которое мы поклялись довести до конца. Любая ошибка в состоянии перечеркнуть все. Она может вернуть силу нашему еще не смирившемуся противнику, который готовит восстание. Она может привести к краху весь поход. Хотите ли вы видеть наших товарищей погибшими или взятыми в плен, хотите ли вы видеть, как их пытают и убивают или продают в рабство в далекие края, лишая всякой надежды на возвращение? Хотите, чтобы нашу родину захватили, чтобы в нее вторглось чужое войско, чтобы беспощадные враги перебили ваши семьи, сожгли ваши дома? Если Александр падет, весь мир охватят страшные конвульсии. Разве вы сами не понимаете этого? Ты этого хочешь, Евмен из Кардии? Этого вы все хотите? Я должен разить без колебаний, я должен перешагнуть все границы, растоптать все чувства, все привязанности… всякую жалость.

Царь по очереди посмотрел всем им в глаза и проговорил:

— И самое страшное еще предстоит выполнить.

— Убить Пармениона? — спросил Евмен.

Александр содрогнулся от звука его голоса. Он кивнул:

— Мы не знаем, как он поступит, узнав о смерти Филота. Но если решит отомстить, всем нам конец. У него хватит денег, чтобы завладеть нашими запасами. Он контролирует все дороги и осуществляет связь с Македонией, откуда нам посылают столь необходимые подкрепления. Он может захлопнуть дверь у нас за спиной и бросить нас на произвол судьбы или вступить в союз с Бессом или с кем-нибудь еще и перебить нас всех до одного. Можем ли мы пойти на такой риск?

— Один вопрос, — проговорил Кратер. — Ты веришь, что Парменион знал о заговоре или участвовал в нем? Филот был его сыном. Можно предположить, что он, по крайней мере, ввел его в курс дела.

— Я не верю в это, но должен думать именно так. Я царь. Никто и ничто не может мне помочь — я один, когда принимаю такие страшные решения. Единственная поддержка в моих тяготах — это дружба. Без вас я не нашел бы в себе силы, воли и целеустремленности совершить все это. А теперь послушайте: я не хочу возлагать на вас груз угрызений совести, который должен нести я один. Но если вы думаете, что это безумие, если считаете, что я перехожу все дозволенные человеку границы, если полагаете, что мои поступки — это поступки гнусного тирана, то убейте меня. Сейчас. Смерть от вашей руки не кажется мне страшной. А потом выберите лучшего среди вас, поскольку у меня нет сыновей, поставьте его во главе войска, свяжитесь с Парменионом и возвращайтесь.

Александр расстегнул панцирь и уронил его на землю, подставив незащищенную грудь.

— Я поклялся идти за тобой до последней черты, — сказал Гефестион. — Даже до черты, разделяющей добро и зло. — Он обернулся к товарищам: — Если кто-то хочет убить Александра, пусть убьет и меня.