Книга Крестовый отец - Александр Логачев

Благополучно отпрыгнувший на шаг назад прапор обвел пасмурным взглядом готовую взорваться камеру и медленно, с расстановкой процедил:

— Я так понимаю, никто здесь не поддерживает инициативу построить в «Углах» часовню? Ну, на нет и суда нет, — попятился прапор к выходу и скомандовал подчиненным, — Пошли, следующих пошевелим. Авось там энтузиастов найдем.

3

Этот карцер прозывали сволочильником, мамоной или разлагалищем. Им пугали друг друга в камерах. Не перечесть, сколько людей в нем скурвилось, свихнулось или перегрызло себе вены.

В нем приходилось сидеть в прямом смысле. От пола до потолка метра полтора, спину не распрямишь. Не распрямишь ее и на покатом к двери полу — холодный бугристый бетон. Не распрямишь и на с позволения сказать лавке, то есть метровой длины доске, прикрученной к стене и отступающей от этой стены на ладонь, не больше. Уж лучше бы никакой скамьи не был. Меньше бы нервных мук. А когда и так пристаиваешься и этак, но ни заснуть, ни усидеть, то от кратерного кипения злости и бессилия чердак может снести конкретно.

Окошко под потолком заварено железным листом с дырками величиной в нонешюю российскую копейку. Приставляя глаз к копеечной дырке, видишь красный кирпич стены напротив. До стены — расстояние в руку длиной. Свету в безлампочный сволочильник окно не пропускает, зато пропускает духаны с кухни. Вонь горелого жира и тухлой рыбы. Это только день отсидки в разлагалище ты еще как-то сможешь спокойно внюхивать баландную отрыжку. Посиди-ка хотя бы два…

А еще по холодной узкой трубе без конца идет какой-то звон. То ли с кухни, то ли от лестничных ступеней как-то передается. До своих по батарейной связи не достучаться, а чужой дзинь-дзинь слушай и плачь.

Шмон начали без замполита.

Он подошел после.

— Обыск проводите? Правильно. — Полковник стремительно ворвался в разгром, бодрый, типа пахнущий Москвой. Пошел по проходу, давя каблуками навал из неположенного. Хрустели стаканчики, шуршала мишура, отлетали от ботиночных носков карточные валеты и шестерки. Зам застыл перед плакатом с Пьехой. — Бабами увешались? Срач развели? Балаган устроили?

Он оторвал от спинки шконки конец гирлянды, дернул на себя — и веселые зверюшки пестрой лентой спланировали на пол.

— Заключенный Шрамов!

Сергей, как и прочие его сокамерники, упирался руками в стену. Оторвал, когда окрикнули, ладони от бетонной шершавости, повернулся. Полковник стоял напротив. Уже узнает, выходит, ненавистного заключенного со спины.

— Слушаю, начальник.

— Хамишь?

Ничего хорошего вопрос не предвещал. Отвечать на него Сергей не стал, а окинул взглядом камеру, с которой, ежу ясно, придется расставаться. Шраму показалось, что попкари с приходом начальствующего лица поумерили шмонательный пыл, хотя по законам физики, лирики и служебных отношений должно быть наоборот.

— Пластиковый стаканчик, — полковник поднял, слово для тоста, треснутый стаканчик цвета белой браги. — Водкой припахивает. Балдеем?

Ну тоже — не отвечать же в натуре?!

— Малину развел, Шрамов? Водка, карты, копченые колбасы. Живых шлюх не хватает, на стенах-то их полно.

Пока зам говорил ровно. Нет, постой-ка. Ага — Сергей ждал этого — суживаются глаза, ладони начали сжиматься в кулаки и разжиматься. Как тогда в кабинете, раскочегаривается зам на психа. Опять по зубам заедет или удержится при подчиненных?

— Но водки тебе мало, Шрамов. Тебе нужна кровь. От нее ты по-настоящему пьянеешь. Ты придумал, как проливать ее безнаказанно. Вроде ты спал, все проспал, а четверых утром находят мертвыми. Напрасно ты думаешь, что тебе поверили. Пошел Шрамов в санчасть и там на него, бедного, вроде накинулись с ножом. И еще один труп рядом с тобой.

«Какие-то запоздалые разговоры ведет зам, — подумал Сергей, — словно его только что проинформировали. Где ж тебя тогда носило?»

Полковник шагнул в направлении заключенного.

— Запомни, Шрамов, может кто-то тебе поверил, но не я. Я докопаюсь до правды. Ты у меня выложишь правду.

Вот сейчас и врежет, увидел Шрам. Но зам по воспитательной сдержал себя.

— Пойдешь в карцер. За хранение недозволенного и нарушение режима. К вечеру я вернусь, будем говорить по-настоящему. Сержант, — обернулся зам, — какой карцер у нас самый располагающий к правде?

— Пятый, товарищ полковник.

— В пятый его.

И вот он, карцер номер пять. Известный всем «Вторым крестам» как сволочильник.

Сергей чувствовал, что в крытке с утра творятся непонятки. Увод в карцер помешал разобраться. Но сегодня крытка жила с другим пульсом. И дубачье сегодня не такое, как всегда. Растерянное и одновременно распаленное по злому.

Ну, из сволочильника тему не пробьешь. Здесь только медитировать хорошо…

4

Дождя не было всего неделю, но этого хватило, чтобы ветер погнал по набережной колючую пыль. Впрочем, для толкущихся здесь с насущными бедами и горестями людей ветер был самой распоследней проблемой.

— А кто это должен исполнять? — почти искренне возмутился зам по режиму «Углов» капитан Усачев, — Может, я?! — и неопределенно махнул ладонью вокруг. Начальник оторвал капитана от кучи обязательных дел, которые за капитана никто не собирается разгребать. И Усачеву хотелось как можно быстрее расквитаться с поставленной задачей и вернуться в свой кабинет.

Рядом с капитаном стоял лейтенант и на капитана не смотрел. А смотрел по сторонам. На очередь с передачами, которые точно не будут приняты, и с письменными заявлениями, которые вряд ли будут изучены. На толпу молодых девиц и стриженных пацанов вдоль набережной, пытающихся докричаться.

— А знаешь любимый анекдот Квасникова? — вдруг спросил лейтенант, — Стоит такая вот подруга и вопит: «Вася, я тебя люблю!!!», а он ей из окошка в ответ: «Такая же херня!!!»

Капитан Усачев не оценил юмор. У него было конкретное задание от Холмогорова пресечь творящийся вокруг бардак. Прекращающийся типа сам собой по мере приближения и возрождающийся на безопасном от офицеров расстоянии. Если надо — сознался Холмогоров — допустимо в конце концов разогнать посторонних привлеченными силами. Но, как подчеркнул полковник, хорошо бы все же прекратить непорядок силами караула. Чтоб, значит, и караул к ужесточению режима стал причастен. Только сегодняшний старший караула совершенно не хотел никого разгонять. А ни заму по режиму, ни Холмогорову он не подчинялся.

— Ну что ты на меня, капитан, смотришь, как на Сталинскую Конституцию? Я за что отвечаю? За то, чтоб через стену ни кто не вылез и не влез. На то мои гаврики на вышках поставлены. А остальное мне по боку, хоть ты пять лет одно и то же повторяй. Кстати, отдыхающую смену привлекать к посторонним мероприятиям я просто не имею права.