Книга Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

Вздохнул, повернул с Лейтенанта Шмидта на 9-ю Линию и сбил старушку.

Платон в момент удара о капот дернулся сердцем и похолодел. Вылезая из машины, отметил про себя, что идет смотреть на сбитую старушку с тем же затаенным шоковым любопытством, с каким недавно осматривал кошку на асфальте. Он совершенно ничего не чувствовал, кроме холода внутри.

«Тьфу, тьфу, тьфу – три раза...» Раскинувшая в стороны руки и ноги седая старушка, вся в черном, выглядела распятой. Из-под задравшейся до колен юбки торчали тоненькие щиколотки, обтянутые хлопчатобумажными чулками – в резиночку. Закрытые туфли на низком каблуке. Небольшая сумка валялась на асфальте рядом с россыпью шпилек и клубком чего-то странного, похожего на паклю. Оказалось потом, что это остатки шиньона. Почему-то именно этот серо-желтый пучок испугал Платона до сильной дрожи, до мистического ужаса. Он не успел произнести свой заговор до конца. На словах «не моя зараза...» старушка подняла голову и посмотрела на него с выжидательной строгостью учительницы начальных классов.

– Аэ-э-э... – покачнулся Платон: голова поднялась, а пучок волос остался на асфальте.

– Умираю, – буднично заметила старушка.

– Минуточку, – заметался Платон, – лежите спокойно, вам нельзя шевелиться, у вас может быть сломан позвоночник! Я сейчас – «Скорую», я – мигом... где этот чертов телефон?!

– Я не поеду в больницу, – повысила голос пострадавшая. – Никогда.

– Но как же... Но вы же!..

– Если мне суждено умереть, я умру в миру, а не в казенном доме.

– В миру?.. А где это? – не понял Платон. – То есть вы не хотите в больницу, а хотите домой?

– Мой дом – это божий дом, – уточнила старушка, сдвинув ноги и оправив юбку. – Помоги сесть. Может, и не сломано ничего, а ты уже раскаркался!

Платон посмотрел на протянутую руку и взял тонкое запястье – осторожно, не дыша, как дорогой бокал за треснувшую ножку.

– Ну вот, ноги чувствую, спина сгибается, глаза видят, – констатировала старушка. – А в больнице ведь первым делом раздеться прикажут. Я не могу раздеваться перед мужиками. Мне не положено.

Напрягшись, она встала, крепко уцепившись двумя руками за кисть Платона.

– Почему... не положено? – осторожно поинтересовался он.

– Так ведь монашка я, невеста господа, – объявила пострадавшая.

Платон закрыл глаза и пошатнулся. За последние дни с ним случилось много всего странного и ужасного, но даже в самом извращенном кошмаре он не мог себе представить, что собьет на дороге женщину, и не просто женщину – монашку!..

– Ничего, родимый, – забормотала старушка, поглаживая его по руке, – отлежусь, и все пройдет. И боль в правом ребре, и ушиб на мягком месте. Ты дыши, дыши глубоко и не думай про мои беды. Твоя машина?

Платон открыл глаза.

– Машина?.. Машина моя. Знаете, что мы сделаем. Мы поедем ко мне домой, и я приглашу из поликлиники врача. Я попрошу, чтобы женщина пришла. Она вас осмотрит и скажет, нужно ли вам в больницу.

– И то дело, – легко согласилась старушка. – А шиньон подбери, подбери, родимый.

Платон как в бреду отнял свою руку и нагнулся за пучком волос. С содроганием протягивая его старушке, он только теперь рассмотрел ее голову. Под спавшим на шею платком оказались короткие жидкие волосики серого цвета. На макушке небольшое их количество было схвачено в тощий хвостик, к которому, вероятно, и крепился выпавший пучок. Тогда Платон обшарил глазами ее лицо и поразился его страдальчески отстраненному выражению.

– Ой, господи, дай мне силы, – дернулась старушка, схватившись одной рукой за поясницу, а другой за грудь. – Хоть бы не помереть по дороге.

Она не возражала, когда Платон легко взял в руки ее костистое тело и поместил на заднее сиденье.

Оказавшись в дверях своей квартиры со старушкой на руках, Платон задумался – куда ее нести?

– А ты меня – в уголок, в уголок, родимый. Чтобы никому не в тягость, чтобы ничье место не занять.

– Где взял бабульку? – поинтересовалась Илиса.

– Сбил машиной.

– И зачем ты ее домой притащил? – вышел на шум Вениамин. – Ее в больницу надо, в гипс и под капельницу.

– Она не может в больницу. Ей запрещено раздеваться перед мужчинами.

– Да ну?! – восхитился Веня и подошел поближе, чтобы разглядеть как следует такой интересный экземпляр женщины.

– Почему? – подошла и Квака.

– Она монашка.

– Тони, ты хочешь сказать, что, тащась по городу с любимой скоростью в пятьдесят километров, ты исхитрился сбить престарелую монашку?

– Дайте пройти, родственнички, – Платон решительно направился к гостиной. – Помогли бы!

– Ты тащишь ее на супружескую кровать? – начал помогать Веня.

Платон застыл у большого дивана в гостиной.

– Господь с тобой, добрый человек, не нужно меня класть на супружескую кровать! – вступила старушка. – Мне бы в уголочек, чтобы не мешать никому... Вон там, в коридорчик, как собачку бездомную. Неудобно мне будет в этой большой комнате, сначала надо обвыкнуться в коридоре, присмотреться, что за народ в доме, может, кому сильно помешаю...

– Можно вынести в коридор раскладное спальное кресло, – поучаствовала в обустройстве пострадавшей и Илиса. – У тебя не коридор – целый холл.

В коридор выкатили кресло, вынесли торшер к нему и маленький антикварный круглый столик из кабинета. На столик, царапнув Платона по нервам, тут же были помещены шиньон и сумка.

– В кабинете есть раздвижная ширма, – задумалась Илиса.

– Ни в коем разе! – воспротивилась усаженная в кресло старушка. – Это же я ничего видеть не буду!

И Платон с облегчением выдохнул, отгоняя от себя видение трехстворчатой старинной ширмы в углу коридора. Из китайского шелка с ручной вышивкой и бамбуковыми стойками.

Появившаяся через полчаса врач по вызову сначала долго расспрашивала Платона Матвеевича о самочувствии, настояла, чтобы послушать его сердце, корила, что он не соблюдает постельный режим после инсульта, и поражалась его бодрости и быстроте движений.

– Это у вас нервное, – приговорила она, наконец, после долгих раздумий.

Старушка в коридоре вся извелась от недостатка внимания и даже начала покашливать и постанывать.

Платон вкратце описал ситуацию и удалился из коридора.

Врач пришла в гостиную не скоро. Осмотрела притихших перед выключенным телевизором домочадцев.

– Это не та женщина, которая?.. Которая стреляла в вашего...

– Нет, – Платон прервал ее потуги тактично выразиться. – Эта совсем старушка, к тому же – монашенка.

– Мне сорок восемь лет, – с обидой сказала врач, – и я не считаю себя старушкой.