Книга Чужое тело, или Паззл президента - Зиновий Юрьев

— Но, сударыня, мне показалось, что это вы домогались меня.

— Да, но это вы вынудили меня домогаться вас своими домогательствами меня.

— Сударыня, мне трудно сосредоточиться на таких высоких материях, когда вы лежите передо мной в таком сексуально провокационном виде с обнаженным… обнаженной… Это ничто иное, как типичный секс харассмент, хотя агрессивной стороной выступает женщина. И кто вас научил разговаривать с потенциальным работодателем с обнаженным… обнаженной…

— Это матушка моя. Говорила мне, когда я заявила, что поступаю на мехмат: доченька, хочешь превзойти все науки — превосходи, но главное, работай не головой, а чем тебя господь действительно наградил. То есть… задницей, которая для науки нужна больше, чем что-либо еще. Ну, и… Матушка моя не ошиблась в оценке моих способностей.

— Гм, я как-то до сих пор считал задницу чем-то вполне утилитарным, седалищем в первую очередь. Стулом, который всегда с тобой. Скромность, конечно, украшает молодую женщину, но ведь вы считаетесь в информатике одним из юных восходящих светил, и всё свести к попке… Что-то я не могу вспомнить случая, когда карьера светила основывалась бы на размерах его задницы. И вообще, знает ли кто-нибудь из историков науки размеры задницы, например, Ньютона или Эйнштейна.

— Не знаю, не знаю, господин вице-президент. Я могу отвечать только за свою задницу, а она почему-то вызывает живейший интерес у аудитории, когда я стою у доски или тем более наклоняюсь.

— Ольга, я делаю вам официальное предложение.

— Замуж не пойду.

— А на работу? Пятьдесят тысяч на время испытательного срока…

— Вы уже, кажется, испытывали меня. Три раза испытывали. И судя по нечленораздельным звукам, которые вы издавали, испытания я, по всей видимости, прошла.

Яша рассмеялся, раскрыл объятия, и Ольга ловко вспрыгнула ему на руки, опрокинув его на кровать. Потом она поцеловала его в ухо и нежно-доверчиво положила голову на плечо.

— Яш, а правда тебя здесь Вундеркиндом прозвали?

— Правда.

— Значит, ты уже со всеми в компании переспал?

— Боже, как изящно сформулирована грубая лесть. Кто бы мог подумать: такое юное существо и такая изощренная лесть!

— Для лести и любви, мой потенциальный работодатель, юный возраст не помеха, важны призвание и талант. А теперь выйди, мне нужно одеться.

— Какая логика! Лежать голой на глазах работодателя — пожалуйста, а одеться — это интим.

— Одеться, Яков Борисович, — не раздеться, для этого нужно сосредоточиться.

Удивительная девчонка, думал Яша, выходя с подносом из спальни. Как будто их две в одной. Цепкий математический ум, вполне может быть, что из нее действительно выйдет крупный ученый в области информатики. И в этом же теле совершенно раскованная, чтобы не сказать бесстыжая, бестия. Это уже не двуликий бог Янус, покровитель дверей и всех входов и выходов, а…

Он вдруг замер, стоя с подносом в руках. Два человека в одном. Это же как раз та формула, которая лучше всего подошла бы для Евгения Викторовича. Два человека в одном. Русая шевелюра с бородкой от аналитика Женечки, всё остальное — от Петра Григорьевича. Тогда понятно, почему в итальянском ресторане никто не знал Евгения Викторовича, зато Петра Григорьевича они-то точно знали. Костя ведь подтвердил, что шеф, как он называет его, любил это место. Если допустить на мгновенье, что в этом человеке с бородкой есть и другой человек, а именно покойный Петр Григорьевич, тогда всё становится на свои места, и паззл отлично складывается. С одним маленьким «но». Это же невозможно. Невозможно, точнее, возможно, невозможно. А возможно, и возможно. Мысль, конечно, соблазнительная, помогающая ответить на все загадки, но нелепая.

Ольга вышла из спальни, облизывая свеженакрашенные губы. Она была причесана, на ней была элегантная кофточка, но джинсы она почему-то держала в руках.

Яша покатился со смеха.

— Опять будете домогаться? Ладно, я уже готов смириться с вашими домогательствами, но я категорически против вашего, сударыня, появления в лаборатории без брюк, джинсов, юбки, комбинезона, байкового халата или на худой конец сари. Вас устроит такое требование?

— Я подумаю, господин вице-президент.

Евгений Викторович посмотрел на Галю и отметил про себя, что выглядела она уже немного лучше. Конечно, еще печальна, конечно, казалось, что она разучилась улыбаться. Но время и молодость брали свое. Она была очень привлекательна: великолепные серые глаза, слегка загорелое чуть скуластое лицо, чувственные губы. И не только губы. Он вдруг вспомнил, как первый раз увидел ее пять лет назад в офисе одной компании. Когда был просто Петром Григорьевичем и меньше всего думал о смерти и раздвоении личности. Она не кокетничала, не строила ему глазки, она просто посмотрела на него, посмотрела чуть внимательнее и дольше, чем полагалось бы смотреть на посетителя секретарю генерального директора строительной компании — «РуссИТ» обустраивал тогда новое помещение, и Петру Григорьевичу рекомендовали для строительных и ремонтных работ эту компанию. Взгляд этот был, наверное, и оценивающим, и заинтересованным. Но главное, вспомнил он, было не во взгляде, не в стройной ее фигуре, а в каком-то животном магнетизме, который исходил от нее. Как называются вещества, подумал тогда Петр Григорьевич, которыми самки насекомых приманивают подслеповатых самцов? Феромоны, что ли. О, вокруг нее эти феромоны просто роем роились. И как всякий здоровый мужик — а тогда, в свои пятьдесят семь Петр Григорьевич был еще вполне здоров — он автоматически представил себе эту женщину в постели. И там она в конце концов и оказалась, еще до того, как они поженились.

Но то ли потому, что прошло слишком мало времени после гибели Танюшки, то ли потому, что что-то всё время разделяло их, но так и не сложились у них действительно близкие отношения. И разница в возрасте, разумеется, давала о себе знать, и что-то еще. Может быть, подсознательно побаивался он ее постоянно скрываемой чувственности, может, боялся, чувствовал, что вышла она за него не по любви, а потому что искала опору в жизни — кто знает.

Зато теперь, когда стариковскую подозрительность Петра Григорьевича легко уносила прочь сила молодого тела и скачущие от нетерпения гормоны Евгения Викторовича, когда не память ума — она ведь была стерта — а память тела постоянно напоминала ему, как остро они были счастливы с Галей в те короткие мгновения, когда могли провести вместе часок-другой, теперь, казалось, ничего не мешало им. Увы, только казалось. И не потому, наверное, что Галю еще сдерживала боязнь предательства — ведь в последние дни, похоже, они с мужем в конце концов начали находить друг друга. И пусть совсем ненадолго стала она ему солнышком. Дело, наверное, было и в том, что Евгению Викторовичу тоже мешало чувство вины. Чувство греха. Ведь ограбил, убил же. Крути не крути, а куда деться от этой мысли. Она как какая-то зловещая опухоль словно приняла вахту у той опухоли, что убила Петра Григорьевича. И всё чаще он начал задавать себе вопрос: а стоила ли вообще игра свеч? И сможет ли он радоваться жизни, лишив ее другого ни в чем не повинного человека?