Книга Роман Арбитман. Биография второго президента России - Лев Гурский

Многие вообразили, будто высокое начальство желает проверить подчиненных на наличие дорогих хронометров, и, оставив дома золотые «роллексы», прихватили с собой всякий хлам еще советских времен. «Это им нисколько не помогло, — замечает М. Такер. — Если перед министром сидел взяточник, его часы останавливались меньше чем через минуту, и тогда у каждого был выбор: либо заявление «по собственному желанию», либо служебное расследование.

Те немногие, кто все-таки выбрал расследование, пожалели потом гораздо больше, чем добровольные отставники».

Резкое уменьшение — почти втрое — числа сотрудников органов компенсировалось тройным жалованьем оставшихся; выяснилось вдруг, что справляться с преступностью можно гораздо меньшим числом, чем прежде, если работать по-настоящему, а не искать, как раньше, дополнительного приработка, имитируя служебную активность. Слово «мент» превратилось в официальный термин, зато слово «милиционер» стало эквивалентным понятию «коррупционер» и быстро отошло в область отрицательно оценочной лексики. Больше всех от нововведений пострадал престарелый классик С. Михалков, которому пришлось фактически заново переписывать своего «Дядю Степу». (Для приличия поменяли даже хрестоматийную строчку В. Маяковского на фасаде здания МВД; пролетарский поэт удивился бы, узнав, что он написал: «Моя ментура меня бережет!») Зато в телесериале «Менты» не пришлось переозвучивать ни единого слова.

В деньгах выиграли не только честные правоохранители, но и сознательные родители: с 2007 года каждая российская семья, где появлялся второй ребенок, сразу получала от государства четверть миллиона рублей наличными. Если же выросший ребенок учился в школе без троек, семья имела право еще на четверть миллиона; за отличников государство давало родителям отдельный финансовый бонус — пятидесятипроцентную скидку на любую из ввозимых в страну иномарок. (Как предполагает А. Филиппов, на последнем условии особо настоял сам Роман Ильич, надеясь, что теперь, наконец, племени российских отличников воздастся по трудам.)

В 2007 году мог произойти — но не произошел — серьезный и непредсказуемый по последствиям конфликт двух виднейших российских олигархов: Михаила Мордашова, владельца «Норстали», и Алексея Прохорова, хозяина «Северникеля». Оба боролись за право стать единственным спонсором Государственной Третьяковской галереи и, стало быть, за первый номер в публикуемом русским «Форбсом» списке отечественных меценатов. Обе стороны готовы были уже погрязнуть в арбитражных разборках, когда Роман Ильич предложил заменить суды товарищеским футбольным матчем и сам вызвался быть судьей. Когда же Мордашов и Прохоров прямо на поле заспорили, кому бить пенальти, и дело чуть не дошло до рукоприкладства, президент России — на правах арбитра — удалил обоих спорщиков с поля. Интересно, что именно на скамейке запасных оба магната, отдышавшись, сумели договориться полюбовно (Прохоров уступил Третьяковку, зато получил преимущественное право проспонсировать очередной виток капитального ремонта Большого театра). А выражение «равноудалить олигархов» благодаря вездесущей прессе ушло в народ и зажило самостоятельной жизнью.

«Вообще качественной прессе при Арбитмане жилось вольготно, — пишет А. Колесников. — Президент выдавал гранты даже тем СМИ, которые его покусывали, а репортеров, которые спорили с ним в прямом телеэфире, примечал и обязывал Игоря Шабдурасулова приглашать их на брифинги в числе первых. Такой открытости, как при Арбитмане, не было даже во времена Ельцина. Журналист, получивший аккредитацию в Кремле и в «Белом доме», мог открывать любую дверь и, без очереди записавшись на прием, задавать неприятные вопросы любому чиновнику. Был случай, когда министр О. Митволь даже прятался от репортерши «Комсомольской правды» в мужском туалете, а репортерша дежурила у дверей и требовала от каждого, кто проходил мимо, передать министру-беглецу записку с вопросом о глобальном потеплении. В конечном счете О. Митволю пришлось выйти к корреспондентке и прочесть ей лекцию по экологической безопасности; только после этого министр смог вернуться в кабинет и заняться своей текущей работой — расчетом наиболее безопасного маршрута транспортировки айсберга от берегов Антарктиды до Кейптауна (по договору с ЮАР Россия за символическую плату помогала с пресной водой всему югу Африки).

«Образ злобного, опасного и непредсказуемого «русского медведя» уходил в прошлое, вытесняемый образом «доброго русского дядюшки», — пишет К. Исигура. — Роман Ильич, не поступаясь коренными интересами России, умел в то же время пойти навстречу и другим странам. Именно при Арбитмане получил свое разрешение спор Японии и России о четырех островах Курильской гряды».

Японо-российский мирный договор 2007 года был последним крупным геополитическим жестом уходящего президента.

Оценивая этот договор, депутат от КПРФ В. Шандыбин с горечью писал в газете «Советская Россия»: «Куда девалась пассионарность русского народа? В какие пески веков она просочилась? В какой иной стране ее президент запросто отдает врагу часть исконных земель, а народ безмолствует? На демонстрацию у японского посольства в Москве вышли 12 человек, сплошь инвалиды старше 70 лет… Позор! Мы — ржавые листья на ржавых дубах!» У Р. Медведева читаем: «Исключительно высокий авторитет президента Арбитмана позволил не только заключить, но и ратифицировать в Госдуме договор с Японией, который еще во времена Ельцина был бы встречен свистом и гневным улюлюканьем всего зала».

Соглашение, подписанное Романом Ильичем и японским премьером Рю Мураками, не выглядело капитуляцией ни для той, ни для другой стороны. Японии действительно возвращались права на все четыре спорных острова, однако договор вступал в законную силу ровно через сто лет — 18 ноября 2107 года. За это время японская сторона должна была инвестировать в экономику Хабомаи, Шикотана, Кунашира и Итурупа максимальное количество средств, а у российских граждан, живущих на этих островах, впереди было еще достаточно времени, чтобы подготовить себя и своих потомков к переменам и сделать выбор: либо переехать в любую точку России (все расходы на переезд, жилье и обустройство брала на себя Япония), либо дальше жить в Стране Восходящего Солнца.

Японскому премьеру было непросто смириться с веком ожидания, однако на переговорах российский президент привел эффектный аргумент. «У каждой нации должна быть мечта, — сказал он. — Два поколения японцев выросли с мечтой о возвращении этих островов и о том, какая счастливая жизнь наступит сразу после этого. Но мы ведь с вами, дорогой Рю, прекрасно знаем, что нет ничего ужасней осуществленной мечты. По сути, мы продлеваем вам тончайшее, изысканнейшее удовольствие Ожидания и Предвкушения, которое ни в какое сравнение не идет с пошлой радостью Приобретения и Обладания. Если бы Россия отдала бы острова сейчас, сколько людей у вас остались бы вдруг без великой цели? Вспомните объединенную Германию: стена рухнула, эйфория прошла, вместо радости явилась горечь утраты. Не зря же ваш классик Акинари Уэда сказал: «Итоги всегда плачевны, даже если они хороши» (цитата дана в переводе А. Вознесенского. — Л. Г.)

«Роман Ильич здраво рассудил, — пишет М. Такер, — что в быстро меняющемся мире столетие — срок достаточный. Если в XXII веке и Россия, и Япония, и другие страны будут осваивать обширные территории на иных планетах, то о маленьких островах жалеть не стоит; зато целый век островитяне, прежде прозябавшие на задворках России, разом окажутся (не двинувшись с места!) на переднем крае технологической цивилизации и заживут нормальной жизнью, которой не было шесть предшествующих десятилетий…»