Книга Возвращение в Сокольники - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За всеми своими проблемами Турецкий как-то забыл, что у него есть, между прочим, и служебные обязанности, и даже практикант, которым необходимо руководить, иначе это будет никакая не практика, а черт-те что.
Но ничем руководить не хотелось, а вот на Большую Дмитровку заехать все-таки следовало бы. Но – предварительно – заскочить домой, основательно помыться, побриться, привести свой внешний вид в порядок. Кто бы ни были Славкины гости, как ты к ним в конечном счете ни относись, но хозяина же надо уважать! Уж если Ирка заметить успела, что никто за ним, Турецким, не следит, дело неважно. Он прежде не допускал, чтобы моральное состояние как-то отражалось на внешности. А у Славки наверняка будут все знакомые. И, главным образом, из высшего руководящего эшелона. Не министры, нет, с ними он якшаться не любит, да те и не поедут, уровень все же не тот, а их многочисленные замы, которые, в сущности, и решают все основные дела. Это правильно, у каждого должна быть своя компания…
А у тебя, Турецкий, – возник неожиданный вопрос – есть своя копания? А вот и нет! Потому что ты всю жизнь скитался по чужим. И везде бывал своим, так сказать. Не лишним, во всяком случае. Но и не центром притяжения. Славным парнем, гостем…
Интересное дело. Оказывается, в момент крутого поворота даже и поплакаться в жилетку некому! Один ты, получается, как перст на свете!
Нет, ну есть, конечно, люди, которые и тебе приятны, и ты – им. Но они – не твои закадычные. Костя вот разве? Так и у него, поди, есть более интересные и близкие ему по духу приятели. Не говоря уже о Вячеславе. «Саня! Ты чего? Какие вопросы?» Это все так. Но едешь ты, Александр Борисович, туда, куда тебя приглашают, а не куда приглашаешь сам.
Ну вот стукнет тебе когда-нибудь полтинник. Если, как говорится, доживем до победы. Дотопаем. И что, кого будешь приглашать? Иркиных подруг, которые конечно же явятся с удовольствием? Но тебе-то самому что от них? Интерес? Польза? Удовольствие, в конце концов? Это ее подруги. И им будет приятно поздравить мужа своей подруги, и не больше!
Тот же Славка остается. Дениска его. Ребята из «Глории», с которыми пуд соли слопать успел. Еще два-три человека. Кэтти из нью-йоркской полиции, но только она не приедет. Или старина Пит Реддвей, который примчится, стоит лишь клич издать. Хотя и не любит он покидать свое уютное огромное кресло в Гармише, в Германии. А дальше что? Тишина? Вот то-то и оно. Одинокий ты, в сущности, человек, Александр Борисович. Может, это в какой-то степени и хорошо, если что и случится, сильно жалеть некому. За исключением опять же двоих-троих…
Печальные какие-то мысли… Оборвал себя Турецкий. В чем дело? Разве вопрос уже решен окончательно? Да ведь еще пятница! Можно при желании весь мир перевернуть. Или сделать, на худой конец, так, чтоб всем им стало жарко!
Но в любом случае – сегодня уже пятница. Скоро день перевалит на вторую половину, а несделанного – до фига!… Но именно сегодняшний день и должен поставить точку. Завтра – суббота. Уже будет поздно что-либо изменять или принимать новое решение…
Он приехал домой, осмотрел квартиру глазами Ирины и остался очень недоволен собой. Чего это он вдруг так распустился? Немытая посуда в кухонной раковине. Она здесь, кажется, еще с той ночи, когда посещали с Максимом «Дохлого осла», а после ужинали здесь. Или уже завтракали?
Окурки в пепельнице – это совсем безобразие. От них в непроветриваемом помещении всегда появляется жуткий астматический какой-то смог, точнее, вонь, которую ничем не перебьешь, никаким дезодорантом.
Кстати вот, и дезодорант тоже кончился, а новый баллон купить не удосужился. А надо бы. Даже кратковременное пребывание Турецкого ранним утром в квартире оставило незабываемый и неистребимый запах перегоревшего «унбляхтера». Бедная Ирка! Каково ей было сегодня ощущать «мужской аромат» Турецкого. Да ведь кому рассказать, так тошно станет!…
И вообще, в чем дело? Пыль, запустение! В холодильнике – шаром покати. А если сегодня же, возвратившись от Славки, захочется вдруг сделать себе бутерброд на ночь, что прикажете делать? К метро бежать? Где пирожками с тухлой собачатиной торгуют? Все-таки жуткий ты мудила, господин Турецкий, прости господи!
И Александр Борисович решительно засучил рукава. Так, как мог это делать в решительную минуту лишь один он. Когда все буквально горело и плавилось в руках. Когда хлев на глазах превращался во вполне приличное жилье временно холостого человека. Когда, черт возьми, не стыдно красивую бабу позвать! Когда…
Перечислять можно было долго. Но Турецкий отлично знал: стоило ему лишь начать, как откроются бездны, именуемые «авгиевыми конюшнями», требующими немедленной чистки. Ну что ж, пахать не привыкать. И он шлепал мокрой тряпкой с какой-то отчаянной злостью, словно мстил и себе, и Эдьке Однокозову, живущему подобно зверю и гордящемуся своим бытом, и всему миру, заставлявшему – ничуть не меньше! – выполнять совершенно не мужскую работу.
В открытые окна лились свежий ветерок и дневное тепло. Уходила прочь табачная вонь. Остатками дезодоранта, найденного под унитазом, он постарался перебить ненавистный теперь дух «унбляхтера», представлявшего собой какую-то дикую смесь отрыгнутой чесночной вонищи и перепревшей солдатской кирзы. Жуть просто! Но, кажется, и это удалось.
После этого Турецкий, словно сбрасывая с себя старую шкуру, забрался под душ, где вылил на голову и плечи остатки всех гелей, какие еще имелись в ванной, и потом долго смывал пену, стекавшую с него мутными клочьями. Прямо как на пожаре, где все вокруг заливают специальной пенящейся жидкостью, а потом и сами продохнуть не могут.
Затем он достал чистое белье, хорошую сорочку, оделся со всей тщательностью и вышел во двор, в «красный магазин», который находился в доме напротив, через скверик.
Намеченный им ассортимент не отличался оригинальностью и вполне укладывался в сумму, имеющуюся в кармане. Коньяк, лимончик, рыбная нарезка, свежий батон, пачка масла и бутылка кефира – на утро. Ну и, естественно, домашняя химия, дабы изгнать напрочь остатки проклятого «унбляхтера».
Представил на миг, каково было бы изумление Славкиных «высоких гостей», если бы он предложил им попробовать варево из той бутылки из-под пива, что нацедила ему баба Глаша. Оно конечно по деревенским меркам, может, и сгодилось бы, но тут? А вполне могло статься, что как раз и наоборот: было бы воспринято как уникальный в своем роде сувенир из крестьянской российской глубинки.
Вспомнил одного своего приятеля-художника, еще из юности. Тот, когда ему приходилось встречать в своей мастерской иностранных гостей, особенно французов, немедленно шел в угловой магазин и покупал пару бутылок самой зверской «сивухи». Кажется, крепость ее равнялась пятидесяти градусам. А называлась она не «Московская», не «Особая», а просто «водка» – и все. Серая этикетка. И уверял, что иностранцам это – лучший подарок. А то привыкли, понимаешь, к своему «керосину»! А у нас как рванет стакан! Глаза – из орбит! Рот настежь! Дыхалку перехватило! Вот это – водка. Будет о чем вспомнить дома…
