Книга Поход Командора - Алексей Волков

Осознав тщету своих усилий, полковник с легкостью лейтенанта выскочил из окопа и рванул прочь.

Как он бежал! Глядя на него, можно было только дивиться, какие таланты пропадают в армии! Полковника можно было смело отправлять на Олимпиаду, и уж золотая медаль по бегу нашей команде была бы обеспечена.

Или для победы нужен был допинг в образе ползущего снаряда?

Пример старшего по званию значит многое. Следом за начальством в разные стороны бросились остальные. Причем связист так и не освободился от рации, и она прыгала за ним по всем пригоркам.

Кросс оказался напрасным. Снаряд скользнул по какой-то кочке, изменил направление и пополз в сторону. В ту, в какую несся поверяющий.

– Ложись!

Крикнул ли кто команду, или это был глас Божий, но услышали все.

Вовремя. Снаряд врезался в пень. Может – в камень. Я в тот момент уткнулся носом в землю и ничего не видел.

Грохот взрыва больно отдался в ушах, и над залегшими людьми просвистели осколки.

Пострадавших, как ни странно, не было.

На разбор учений полковник почему-то не явился. Прислал вместо себя майора.

А что нам майор? Майоров в любом полку много. Это я остался вечным капитаном.

Положим, нет. Если верить врученному патенту, я вновь всего лишь лейтенант. Как, к примеру, небезызвестный д’Артаньян. Если учесть, что звания сейчас заслужить намного труднее, а ценятся они намного выше, то капитаном мне не быть.

Зато без всяких патентов я – Командор. И никто не дерзнет оспаривать это. Даже враги. Командор поменьше адмирала, но больше любых капитанов. Так что повышение, однако. Не закрепленное ни в каких послужных списках. Найдем женщин, и все. Плакало мое неофициальное звание.

Пусть плачет. Надоело болтаться по морям и волнам. Сколь веревочке ни виться…

Ох, доберусь я до этого побочного сына! А потом и до его отца со всеми отцовскими друзьями!

В дверь постучали, прервав воспоминания и размышления.

– Командор! «Лань» заметила парус. Идет на сближение!

Хорошая вещь – рация!

На квартердек я взлетел метеором. Показалось, судьба вняла тайным желаниям и решила больше не откладывать долгожданную встречу. Хотелось рявкнуть нечто бодрящее, нецензурное, а затем изменить курс корабля. До настоящего штурмана мне далеко, однако я вынужденно нахватался вершков навигации и кое-что рассчитать умею.

Даже распорядиться не дали.

Я еще только подходил, как Валера уже положил фрегат на новый галс. Глаза находившегося тут же Ширяева поблескивали от возбуждения. Может, Григорию нравится сам процесс поисков, он у нас последний романтик. Ярцев подобной болезнью не страдает. И не страдал никогда. Одно слово – потомственный моряк.

Нет, Валера не жалеет, что сам вызвался в поход. Только любой поход должен когда-нибудь заканчиваться объятиями любимых.

Тем более когда поход последний.

А на палубе Женя старательно поет охрипшим голосом. И чего он в последнее время привязался именно к этой песне? Или его подбивает Ширяев? Так сказать, концерт по заявкам?

Но как возразить, когда дается настрой к бою? И хороший настрой. С таким не отвернешь, даже если противника намного больше. А уж какой-то Ягуар с одной бригантиной…

Ну, нет! Больше убитых друзей не будет. И враги обойдутся без воронья и гробов. Акулы да соленая вода – этого вполне хватит не на одну бригантину.

А воронье… Не много ли чести?

27Наташа. Новая пленница

Время давно застыло. Дни и ночи не спешили сменять друг друга. Никаких событий здесь не было. Даже Юля притихла, утратила прежний задор и стремление к борьбе. А уж что происходило снаружи, не поддавалось разгадке.

Корабль то стоял в порту, то плыл. Но в каком порту? Куда плыл? Ничего не известно.

Складывалось впечатление, будто пираты позабыли о цели похищения. В противном случае они давно доставили бы пленниц в некое место, а сами диктовали бы Командору условия выкупа. Не из-за красивых же глаз Ягуар провернул дерзкую операцию!

А тут прошло столько времени, а плавание продолжается. Или пленниц хотят доставить в Европу? Но смысл?

Опасность страшит. Да только подобное заточение на тесном пространстве не менее ужасно. Не физическим страхом, уж убивать-то никто не будет. Страшно, когда в монотонности и неизвестности костенеет душа.

Наташе в чем-то было легче, в чем-то тяжелее. Срок был большой, и порою женщину умиляло шевеление плода внутри, толчки, упирающаяся в живот ножка…

Беременные склонны к самосозерцанию. Наташа не была исключением. Порою она часами вслушивалась в одну из величайших тайн на земле, в тайну зарождения жизни. Иногда она делилась происходящим с подругами по несчастью, и те радовались вместе с ней. Искренно, забывая о себе и тяжелом положении, в которое они попали.

Однако приближение срока поневоле заставляло задуматься о будущем.

Будущее представлялось таким же безрадостным, как и настоящее. Надежда на Сергея не позволяла впасть в отчаяние, однако долгое заточение принесло некоторые плоды. Свобода казалась чем-то недостижимым, эфемерным. Конечно, она наступит. Рано ли, поздно, Сережа отыщет их и сполна воздаст похитителям. Вот только когда?

Только каюта, явно тесноватая для троих, да качка. Порою слабенькая, порою близкая к штормовой.

Впрочем, штормовая тоже бывала.

Наверху затопали сильнее обычного. Там явно что-то происходило. Но всевозможных авралов было столько, что это не особо впечатлило пленниц.

Одинокий выстрел тоже остался почти без внимания. Не первый и не последний. Может, кто с ума сошел, может, по альбатросам палит, а то и одним флибустьером стало меньше. Насколько знали женщины, расправа с провинившимися частенько была короткой.

Пленницы по-настоящему всполошились, когда в коротком коридорчике затопало слишком много ног. Они уже привыкли: матросам на ют вход разрешен лишь в чрезвычайном случае. Что-то сообщить, что-то принести. Изредка – прибрать. Толпа ввалилась в коридор в первый раз.

Дверь отворилась, заставив женщин вздрогнуть. Юля машинально поднялась, встала так, чтобы прикрыть свою подругу.

Даже толстая негритянка напряглась с таким видом, словно собиралась броситься в бой.

Коридор скрывался в полумраке. Было видно – людей действительно много. Только лиц было не разобрать.

Один из флибустьеров влетел в каюту. Вначале показалось – сам, однако ругань, смешки и траектория полета свидетельствовали о насильственном вталкивании.

Пират едва не впечатался в борт, и лишь вовремя выставленные руки удержали от удара всем телом.

Дверь сразу захлопнулась. С той стороны лязгнул поворачиваемый ключ.