Книга Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

Простодушная, думает Оливия, глядя на плачущую Марлен. По-настоящему наивна. Теперь таких не найдешь. Нет уж, теперь таких нет.

Оливия поднимается и подходит к окну над небольшой раковиной, которое смотрит на въездную аллею. Народ разъезжается — последние из оставшихся. Мэтт Грирсон усаживается в свой грузовичок, сдает задом и уезжает. А вот выходит Молли Коллинз с мужем, ступает по гравию в лодочках на низком каблуке; она отработала в доме Марлен полный рабочий день, эта Молли, просто старалась помочь изо всех сил, думает Оливия. Обыкновенная женщина со вставными зубами и старым мужем, который тряхни его пару раз, и помрет, как все они, или, того хуже, окажется в инвалидном кресле рядом с Генри.

Ей хочется рассказать Марлен, как они с Генри говорили о внуках, которые у них будут, о счастливых праздниках на Рождество вместе с милой невесткой. Как всего лишь чуть больше года назад они приходили в дом к Кристоферу обедать, и напряженность висела такой плотной завесой, что можно было бы потрогать ее рукой, а они, возвращаясь домой, все-таки рассуждали о том, какая она милая девушка и как они рады, что у Кристофера такая хорошая жена.

Кто же, кто мог бы сказать, что у них нет своей собственной корзины путешествий? Это несправедливо. Так сегодня сказала Молли Коллинз, стоя на парковке у церкви. Это несправедливо. Ну что ж. Ну так несправедливо.

Ей хотелось бы положить ладонь на голову Марлен, но такие поступки Оливии не особенно удаются. Так что она просто подходит ближе и стоит рядом со стулом, на котором сидит Марлен, и смотрит в боковое окно, откуда виден берег. Берег стал сейчас очень широким — вода ушла с отливом. Оливия думает об Эдди-младшем, о том, как он запускал с берега камешки по воде, а сама она сейчас едва может вспомнить то чувство, какое испытывала когда-то, — чувство, что ты достаточно молода, чтобы подобрать камень и с силой запустить его в море, все еще достаточно молода, чтобы сделать это — зашвырнуть этот чертов камень.

Кораблик в бутылке

— Тебе надо как-то организовать свои дни, — сказала Анита Харвуд, протирая кухонную стойку. — Джули, я говорю серьезно. В тюрьме и в армии люди именно из-за этого сходят с ума.

Винни Харвуд, которой одиннадцать и она на целых десять лет моложе своей сестры Джули, внимательно смотрела на Джули, а та, прислонясь к дверному косяку, смотрела в пол; на ней была красная футболка с капюшоном и джинсы, в них она и спала ночью. Руки она засунула в карманы, и Винни, чьи подростковые чувства к сестре в последние дни переросли прямо-таки в пылкую любовь, попыталась незаметно засунуть собственные руки в собственные карманы; она прислонилась к столу с тем же равнодушным видом, с каким Джули, как ей казалось, слушала слова матери.

— Например, — продолжала мама, — какие у тебя планы на сегодняшний день?

Она перестала тереть стойку и смотрит на Джули. Джули не поднимает глаз. Чувства Винни лишь недавно перекачнулись от матери к сестре. До рождения Джули мама постоянно побеждала на конкурсах красоты, и Винни считает, что она до сих пор все еще красива. Видеть, что твоя мать выглядит лучше всех, — это было все равно что есть больше сладостей, чем все другие, или за домашние работы получать только самые высшие баллы. Очень многие матери были толстые, или с дурацкими прическами, или носили шерстяные рубашки своих мужей поверх джинсов с эластичными поясами. Анита никогда не выходила из дому с ненакрашенными губами, не на высоких каблуках и без сережек с фальшивыми жемчужинками. И лишь в последнее время у Винни стало возникать беспокойное чувство, что с мамой что-то не в порядке или — может быть не в порядке, что люди говорят о ней определенным образом — делая большие глаза. Винни что угодно отдала бы, только бы это было не так, а может, оно и было не так — Винни толком не знала.

— Именно из-за этого? — спросила Джули, поднимая голову. — В тюрьме и в армии? Мам, я умираю, а ты говоришь вещи, которые никакого смысла не имеют.

— Не надо так легко обращаться со словом «умираю», солнышко. Где-то люди на самом деле умирают, прямо сейчас, и к тому же ужасной смертью. Они были бы рады оказаться на твоем месте: быть отвергнутой женихом для них оказалось бы не больнее комариного укуса. Смотри-ка — папа уже пришел, — сказала Анита. — Как приятно! Вернуться домой в середине рабочего дня, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

— Чтобы убедиться, что с тобой все в порядке, — заметила Джули. И добавила: — И это неточно — говорить, что он меня отверг.

Винни вынула руки из карманов.

— Ну и как тут вы все? У всех все хорошо?

Джим Харвуд, человек субтильного сложения, по природе своей отличался неизменным добродушием. Вылечившийся алкоголик, он все еще три раза в неделю посещал собрания Общества анонимных алкоголиков. Джим не был родным отцом Джули — тот сбежал с другой женщиной, когда Джули была совсем ребенком, — но он относился к ней хорошо: он ко всем хорошо относился. Винни не знала, вышла мама за него, когда он все еще пил или уже нет. Всю жизнь Винни Джим работал в школе уборщиком. «Он — инспектор по техническому обслуживанию, — как-то раз мама сказала Джули. — И не смей об этом забывать».

— У нас все замечательно, Джим, — ответила ему Анита, придерживая дверь, пока Джим вносил на кухню пакет с продуктами. — Смотрите-ка, девочки, папа покупки сделал! Джули, ты блинчики не поджаришь?

Семейной традицией было по воскресным вечерам подавать на ужин блинчики: сейчас был полдень пятницы.

— Я не хочу жарить блинчики, — сказала Джули.

Она начала беззвучно плакать, отирая слезы руками.

— Ну, боюсь, это не так уж хорошо с твоей стороны, — сказала мама. — Джули, милая, если ты вот так будешь реветь целыми днями, я просто взорвусь и вылечу сквозь крышу. — Анита швырнула губку в раковину. — Прямо сквозь крышу, понятно тебе?!

— Мам, господи…

— И не упоминай имя Господа всуе, моя милая. У Господа и так полные руки дел, без того, чтобы ты его без дела призывала. Рутина, Джули. Рутина — вот благодаря чему работают тюрьмы и армии.

— Я поджарю блинчики, — сказала Винни.

Ей хотелось, чтобы мама перестала говорить о тюрьмах и армиях. Мама стала говорить о тюрьмах и армиях с тех пор, как вышли фильмы с заключенными в заморских странах; они были в капюшонах, и американские солдаты вели их на поводках, будто собак.

«Мы заслуживаем то, что получаем», — громко сказала мама Марлен Банни в продовольственном магазине несколько месяцев тому назад. А Клифф Мотт, у которого на грузовике была изображена большая желтая лента из-за его внука,[36]вышел из-за полок с крупами и сказал: «Поосторожней со своей сумасбродной болтовней, Анита!»

— Хорошо, Винни, — сказала Анита. — Сделай блинчики.