Книга Смерти смотрели в лицо - Виктор Васильевич Шутов

и музыкант.

Друзья жили рядом, не раз ходили вместе в клуб и кино. Вася Кращин радовался, когда его приняли в комсомол. Работал он библиотекарем, посещал музыкальный кружок — учился играть на кларнете.

В начале сорок второго года мать Беленко увидела Кращина в полицейской шинели. Сказала сыну, и тот рано утром пробрался к дружку. Гневный, прямо с порога крикнул:

— Значит, продался?

— О чем ты? — спросил Василий.— Во-первых, здравствуй. А во-вторых, мы с тобой сто лет не виделись. Проходи.

— Ты мне зубы не заговаривай,— отрезал Беленко. Увидев на вешалке черную шинель, показал рукой.— А это что?

— Шкура,— ответил Василий.— Понимаешь, шкура. Ты думаешь, если я напялил ее, так сменил свою душу? Чепуха!

Оказалось, Кращин работал в городской полиции музыкантом. Его никто не трогал, документы настоящие, и паек хороший.

— А разве мне не тошно каждый день видеть подлецов? Но что я сделаю один? Даже удрать не смогу,— сказал он с горькой усмешкой, вытянув вперед укороченную ногу.

Беленко все рассказал о своем друге Виктору Яковлевичу, и они вместе пошли к Василию. Тот жил в полуподвальной комнатке двухэтажного дома на углу улиц Коллективной и Металлургов. В ней стояли кровать, стол, два стула и небольшой шкаф для посуды.

Грицаенко без обиняков сказал Кращину:

— Твое настроение я знаю. Не возьмешься ли установить у себя приемник? Место здесь подходящее. Полицейские заглядывают?

— Солдаты навещают,— ответил Василий.— Просят научить играть на кларнете.

— Тем лучше.

Приемник Грицаенко и Беленко принесли в корзине с Оборонной улицы в комнатку Кращина.

— Вася, установи так его, чтобы комар носа не подточил,— попросил инженер.

— Приходите завтра и попробуйте найти,— ответил Кращин.

Виктор Яковлевич пришел. Обшарил все углы, но безрезультатно. Василий стоял посреди комнаты и улыбался.

— Может, здесь его и нету? — спросил Грицаенко.

— Он здесь,— ответил довольный парень и подошел к кровати,— я его заделал в стену. Вот — два регулятора.

Он приподнял матрас, на уровне сетки виднелись едва заметные небольшие стерженьки. Виктор повернул левый, и через несколько секунд раздался легкий треск, потом — музыка. Стал поворачивать правый рычажок, и в комнату вошел голос Москвы. Кращин опустился на кровать, быстро-быстро заморгал. На глаза навернулись слезы. Инженер выключил приемник и обнял своего нового друга.

— Спасибо, Вася... Спасибо,— сказал он хрипло. Спазмы перехватили горло.— Теперь и мы будем слушать правду. А от нас ее узнают другие...

Богоявленская продолжала поиски машинки. Вновь навестила Шаповалову и узнала радостную весть. У Марии Ивановны не раз оставляла своих детей, уезжая в село, учительница Жилина. У нее и спросила о машин-ке Шаповалова.

— Кажется, есть у моей коллеги Софьи Попазовой,— ответила та.— Завтра узнаю.

Жилина передала адрес Шаповаловой, и та пошла на Советскую улицу к Попазовой. Машинку упаковали в мешок. Пока несла ее, тяжелую и неудобную, до боли натерла плечо. И хотя днем идти было безопаснее, она все время озиралась, остерегалась полицейских...

— Хотите взглянуть? — спросила Мария Ивановна и провела Богоявленскую в спальню.

Машинка стояла под кроватью, накрытая простыней. Подпольщица опустилась на колени и провела ладонью по валику. «Как просто,— подумала она.— Но какой длинный и долгий путь лежал к машинке. Через сердца многих людей».

Под вечер уложили драгоценный груз в корзину и послали с ней на Карьерную улицу к Чистяковой своих дочерей Нину и Рему. Рема Шаповалова знала, где живет Ирина Васильевна, так как ходила к ней по совету Августы Гавриловны за справкой. Врач тогда написала, что у девушки малярия и туберкулез кости правой ноги — на ней был шрам. Справка освободила Рему от тяжелых работ и угона в Германию.

Подруги постучали в дверь маленького домика. Им открыла Чистякова. Взяла корзину и похвалила:

— Вот молодцы. Передайте привет мамам...

Первое совещание группа провела на квартире Шаповаловой. На нем присутствовали Богоявленская, Грица-енко, Чистякова и Юнисов.

— Группа информбюро техническими средствами обеспечена,— сказала, заметно волнуясь, Августа Гавриловна.— Есть связные. Листовки забирать будут разные люди. Кроме сообщения Совинформбюро необходимо писать воззвания и обращения к населению, призывать к саботажу, разоблачать предателей. Таких, как некий профессор Иванов.

— К ногтю его,— предложил Юнисов.

— Предлагаю убрать от имени народа,— поддержал Грицаенко.

— Возражений нет? — спросила Богоявленская.— Считайте, Виктор, что вы получили задание группы...

Последней покинула дом Августа Гавриловна. Ее лицо горело от возбуждения, глаза излучали радостный блеск.

— По вас вижу, что все хорошо,— сказала Мария Ивановна, дежурившая во дворе.

 5

Не все подпольщики сразу говорили своим близким и родным об участии в смертельно опасной борьбе. Не хотели ставить их под удар, опасались, что они не смогут выдержать пыток, если окажутся в застенках гестапо. Так считала и Лида Матвиенко, не раскрывая перед отцом истинных целей своих поступков. В первую неделю оккупации она пришла за советом к своему соседу Борису Харитоновичу Андрееву.

— Ты комсомолка и тебе стоять в стороне не придется,— сказал он.

— А я не для гулянки с немцами осталась,— ответила девушка.— Знаю их язык.

— Вот и чудесно. Будешь как бы нашим полпредом у немцев.

— А кто это — наши?

— Советские люди. Я, ты, твой отец и все, кто остался,— проговорил Андреев, снял очки и протер платком стекла.

Борис Харитонович перед войной работал на механическом заводе в отделе подготовки рабочих кадров. Во время эвакуации был в истребительном батальоне, отправлял эшелоны с оборудованием и выполнил последнюю нелегкую обязанность: вместе с товарищами взорвал цехи завода.

Его жена Нина Филипповна приготовила вещевой мешок и ждала с минуты на минуту появления Бориса Харитоновича, чтобы проводить в дальний путь. Он пришел под вечер, молчаливый, суровый. Увидел ее приготовления.

— Не нужно, Нина,— сказал он тихо и поднял голову. Внимательно посмотрел в глаза жены из-за толстых стекол очков, не