Книга Любовь на Таганке - Нина Сергеевна Шацкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Любимый мой!
Не дышится без тебя. Не удаляйся ни на секунду, а то каждую секунду страшно. Не разлюбливай меня, заклинаю! Люби, пока любится. Не насилуй себя, не уговаривай, делай это легко и свободно. Если это начинает у тебя проходить, то не обманывай себя и меня. Ты чужеешь иногда прямо на глазах. Тебя что-то гнетет? Что-то волнует. Не бойся разрыва, лучше скажи. Так будет чище и легче.
Любимый! Ненаглядный! Родной!
Что там у тебя внутри? А?»
И опять я на его крючке. Что делать? Куда мне деваться? И мне жалко его, а себя еще больше. Я давно перестала задавать себе вопрос, почему мы до сих пор не вместе, но всегда буду помнить, что он живет не один, и мое замужнее одиночество контрапунктом будет окрашивать наши отношения. Поэтому на эти вопросы, вроде «что с тобой происходит?» или «что тебя гнетет?», я ничего не отвечала и устало отмалчивалась: все было давно сказано, и ответ был ему известен.
Но записка прочитана, сердце заныло, и в телефонной трубке на разные лады одна и та же фраза: «Я умру, Нинча, если ты меня разлюбишь».
И опять – родной, и опять – единственный.
В одной из поездок (и опять – где это было? В Югославии? В Венгрии? – не вспомнить) произошла встреча, осевшая в памяти неприятным осадком. Были случаи, когда нас так страшно тянуло друг к другу, что, казалось, мы могли броситься навстречу друг другу, невзирая на окружающих нас коллег. Это был как раз тот случай. Мы встретились с Лёней в его гостиничном номере, когда почти весь коллектив театра уехал на какую-то запланированную экскурсию. Как нам удалось от нее отвертеться и остаться в гостинице – не знаю, но мы остались, и у нас было какое-то время для нервного, по понятным причинам, свидания.
Надо сказать, перед этим мы очень долго не виделись, и при встрече были даже слезы у обоих. Время пролетело быстро и незаметно. Мы стояли обнявшись, говоря друг другу тысячи нежнейших слов, как в последний раз, будто нас разлучали на всю жизнь. Надо было прощаться, и мы прощались. Замерли, когда вдруг кто-то стал пытаться открыть запертую дверь и до ужаса знакомый женский голос, отчего застыла кровь в жилах, позвал сначала негромко, потом громче: «Лёня!» Я пришла почти в обморочное состояние. Еле дыша, мы ждали. За дверью ждали тоже, не уходили. Выпрыгнуть бы из окна, но – высоко, да и парашюта нет. Еще раз дернулась дверь, и через минуту, которая показалась нам вечностью, шаги наконец-то стали удаляться. Уже не слышу «до завтра, родненькая, думай обо мне, помни, я люблю тебя», быстрым шагом иду к лифту, вся из себя деловая и строгая, ну точно партработник тех лет. В лифте со мной иностранец. Глядит на меня.
Я опускаю глаза и вижу: одна за другой на кофточку падают капли с лица. Долго еще меня мучили фантазии на тему: что было бы, если бы…
Глава 3
Наш почтальон Маша
Написав мне в театре какую-нибудь записку и не зная, как мне ее передать, Лёня всегда обращался к Марье[22], нашей общей подруге, которая была у нас как бы почтальоном… И она была единственной, которая знала о нашем романе почти с самого начала. Взяв у Лёни записку и оставив его в нервном ожидании, она, не умея на лице скрыть чужую тайну, заговорщически блестя глазами, прочесывала в перерыве между репетициями весь театр и где-нибудь меня находила. До сих пор вижу перед собой эту смешную картину. Подойдя вплотную, поднося свое лицо слишком близко к моему – Марья сильно близорука – и заглядывая мне в глаза, отчего ее глаза начинали передо мной двоиться, она, не отводя взгляда, с возбужденным придыханием молча вталкивала мне в руку Лёнино послание. Читаю:
«Милый!
Прости за вчерашний разговор. Целую все пальчики твоих ног. Люби меня. Пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста».
Или:
«Любимый! Ненаглядный! Чудо мое!
Думай обо мне хоть в сотую часть того, как я думаю о тебе. Люби меня, милый. Я с тобой».
Получив устный или письменный ответ, толкая бедром меня в бок, как бы говоря: «Ну вы, ребята, даете!», Марья, хрюкнув напоследок, с теми же эмоциями повторяла свой маршрут, только в обратном направлении. Лёня ее ждал, выкурив за это время, наверное, не одну пачку сигарет, хватал послание, и настроение его менялось в зависимости от его содержания.
Глава 4
Я убегаю из дома
Случись эта история на несколько лет раньше, я была бы вожделенным объектом для серийного убийцы, прозванного «Мосгазом», который долгое время терроризировал москвичей, убивая молодых, тридцатилетних женщин – блондинок, одетых в красное. Это был мой портрет. Мне 30, я блондинка, и на мне красивое итальянское пальто алого цвета. Оно мне очень шло. Такое же пальто, только синего цвета, было у Тани Жуковой, актрисы нашего театра, и оно ей тоже шло очень.
Мы, артисты, отмечали юбилей (не помню, какого спектакля) в квартире Людмилы Целиковской. Пока артисты распивали спиртные напитки, Людмила Васильевна рассказывала мне, как в свое время она бросила все, и театр, и кино, ради своего больного сына, уговаривая и меня поступить таким же образом ради моего маленького сына Денечки. Я почти не пила в этот вечер: ситуация к этому не очень располагала.
Возвращались домой в такси, набитом артистами до отказа. Развезли всех по домам. Мы с Золотухиным были последними. Глубокая ночь. Наконец машина тормознула у подъезда нашего дома. Мы выходим, и Золотухин начинает настойчиво приглашать таксиста к нам домой – «выпить всего одну рюмку водки». Напрасно я сверкала глазами. Уже хорошо нагруженный, чтобы не сказать вдрызг пьяный, он уговорил парня, и мы – дома. Одна рюмка – и через секунду он уже храпел. Таксист уходит, а из комнаты выходит моя возмущенная мама. Она видит спящего зятя и свою дочь, закрывающую дверь за незнакомым ей мужчиной. Не хочу описывать сцену, которую она мне устроила, сцена – некрасивая и слова – страшные. Я в шоке и убегаю из дома. Четыре часа ночи. Наверное, я громко рыдала, кто-то выглянул в окно: «Девушка, вам плохо?» – и что-то еще, но у меня в ушах только гневные слова мамы и храп мужа. Как мне было себя жаль! За что? Я никому не желала зла… За что?! И почему я
