Книга Под чужим именем - Виктор Семенович Михайлов

теплотехники, руководитель кафедры в институте, мать председатель областного союза швейников, оба известные, уважаемые люди.

— Хорошо, — согласился Жилин. — Продолжайте работу и в этом направлении. По третьей версии следует проверить весь круг знакомых техника Евсюкова, но все же думаю, что и эта версия отпадет совершенно. Опыт подсказывает мне, что четвертая версия ближе всего к истине. Вы, товарищ капитан, ознакомились с ориентировкой по оперативному розыску Григория Ползунова?

— Да, товарищ подполковник, ознакомился, но под словесный портрет Ползунова, данный в ориентировке, у нас никто не подходит.

— Со времени последней встречи инженера Костырева с Ползуновым в Нейстрелице прошло четырнадцать лет. За это время двадцативосьмилетний Ползунов стал человеком зрелого возраста, внешность его изменилась. Достоверным остается одно: Ползунов, как агент иностранной разведки, появился на советской земле не более десяти месяцев тому назад, это точно. Отберите, товарищ капитан, все личные дела сержантского и офицерского состава в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, прибывших в часть за последние десять месяцев, и направьте запросы по всем местам их прошлой работы.

— Разрешите… — нерешительно начал капитан.

— Говорите.

— Конечно, запрос надо сделать, тут двух мнений быть не может. Но… Есть у меня одно предложение…

— Смелее, Данченко!

— Помнится мне, еще в школе оперативного состава я слышал один интересный доклад. Докладчик в подтверждение неизменности метода преступления приводил цитаты из высказываний крупного западного криминалиста Роберта Гейнделя, который доказывал, что преступник, во-первых, специализируется на определенном виде преступления, во-вторых, при совершении его применяет неизменно один и тот же метод. Способ совершения преступления, по мнению Гейнделя, является самым верным следом, оставляемым преступником.

— Пока я не понимаю аналогии, — сказал подполковник.

— Убийство техника Родина, — продолжал капитан, — осуществлено необычным путем. Отравленная пуля, да еще таким ядом, как сок семян строфантуса, — явление редкое. Эксперт полковник медицинской службы Хлынов говорит, что за его тридцатилетнюю практику это первый случай. Если бы нам удалось напасть на след другого подобного преступления, следствие могло бы решительно двинуться вперед. Одно преступление всегда влечет за собой другое.

Слушая капитана Данченко, подполковник невольно удивился его способностям и остроте логического мышления. Всего четыре года назад инженер Данченко закончил Киевский политехнический институт. Проработав год на заводе мастером цеха электроники, он выдвинулся на комсомольской работе и был избран в члены бюро заводской организации. В ответ на призыв партии Данченко добровольно поступил в школу оперативного состава и два года назад, прямо с учебы, прибыл в отдел, которым руководил Жилин.

Подполковник встал, прошелся по кабинету и, с трудом скрывая улыбку одобрения, сказал:

— Ваша мысль, товарищ капитан, мне нравится! Мы сегодня же через окружной отдел запросим по Союзу органы прокуратуры и милиции о всех случаях отравления строфантусом. А пока, пока никаких сдвигов нет. Одного товарища спросили: «Как дела?» Он ответил: «Как генеральский погон — одни зигзаги и ни одного просвета!» Так и у нас с вами, товарищ капитан, одни зигзаги и ни одного просвета!

— Просвет будет, товарищ подполковник, вот верю, что будет! — с большой силой убеждения сказал Данченко.

IX. В открытый грунт

Остап Сердечко еще не спал: у Славы был кризис. Он и жена всю ночь просидели у кровати сына, хотя и были бессильны чем-нибудь помочь ему. Затемно Сердечко побрился, надел комбинезон и, взяв велосипед, вышел на улицу.

В семь часов утра начинался летный день, надо было до начала полетов проверить и опробовать все агрегаты самолета.

Было безветренно. На востоке занималась заря, но серая предутренняя мгла еще окутывала землю.

Погруженный в свои мысли, Сердечко стоял на крыльце дома. Ему вспомнились дни войны. Тогда он еще служил в бомбардировочной авиации, а Катя ждала ребенка, первенца. Их самолет Пе-4 ходил на Кёнигсберг, был подбит и, не дотянув до аэродрома, совершил вынужденную посадку в тылу у врага. Получив извещение о смерти мужа, Катя тяжело захворала и родила мертвого ребенка. Когда экипаж их самолета перешел линию фронта, Остап Сердечко был эвакуирован в тыловой госпиталь. Катя приехала к нему, и Остап не узнал жены — в глазах ее словно застыла горесть тяжелой утраты. Прошло много лет, и только рождение сына вернуло ей былую жизнерадостность, принесло в их дом новое, казалось, прочное счастье, и вот теперь… — Сердечко тяжело вздохнул, спустил с крыльца велосипед и уже было хотел перекинуть ногу через седло, как вдруг заметил идущих к дому людей.

— Остап Игнатьевич? — вглядываясь в темноту, спросил Комов. — Доброе утро! Я к вам с подполковником медицинской службы. Можно зайти?

Сердечко от неожиданности растерялся. Так ничего и не ответив, он открыл дверь, пропустил доктора Вартаняна и Комова в дом, сел на велосипед и поехал на аэродром. С приходом врача у Сердечко появилась надежда. Усталости как не бывало. Он энергично нажимал на педали, думая о том, что хорошо, когда рядом с тобой отзывчивые, душевные люди!

С особой тщательностью и старанием техник-лейтенант Сердечко проверял агрегаты самолета. Придирчиво, не доверяя прибористам, контролировал их работу. Он был похож на старого настройщика роялей, который, подкручивая ключом колок и ударив по клавише, долго и внимательно вслушивается в дрожащий звук струны. Здесь камертоном было его тонкое чутье техника, его внутреннее ощущение самолета, то, что музыканты называют абсолютным слухом. Большой, грузный, с тяжелыми, казалось, негнущимися пальцами рук, Остап Сердечко делал самую точную, самую тонкую работу. Он даже чинил секундомеры и реставрировал арифмометры.

Ровно в шесть тридцать пришла машина. Летчики направились к своим экипажам, и только Астахов остался в автобусе. Развалясь на одном сиденье, перекинув ноги на другое и подложив под голову парашют, Астахов еще долго лежал, наблюдая за тем, как медленно поднимался солнечный луч: еще холодный и несмелый, он только золотил предутреннюю мглу.

Жизнь Астахову давалась легко. Родители его прошли суровую школу жизни. Его мать, в то время как отец воевал на фронтах Гражданской войны, ходила по людям стирать, шить, работала судомойкой в столовой. Позже, когда родился и подрос Геннадий, отец, приучая его к труду, часто ссорился с матерью. Словно наседка, она защищала сына, говоря: «Еще будет время, наш сынок потрудится». Родители дали Геннадию все, чего не имели сами — веселое, беззаботное детство и светлую юность.

Геннадий учился без зубрежки и без труда, за счет незаурядных способностей и отличной памяти. Среди сверстников он был героем и вожаком, зачинщиком юношеских проказ, удачливым и смелым. В летную школу Астахов был принят одним из первых. В самостоятельный полет его пустили первым. Летную школу он окончил с отличием. И та легкость, с которой он шел по