Книга Из истории культуры древней Руси - Борис Александрович Рыбаков

подобен золоту в грязном сосуде, а неразумный богач подобен красивой шелковой наволочке, набитой простой соломой.

XXVIII. «Аз бо… одеянием оскуден есмь, но разумом обилен… Бых мыслию паря, аки орел по воздуху».

XXIX. Для выявления своего ораторского искусства Даниил использует вычурную метафору. Он говорит, что, если поставить глиняный сосуд под поток его языка, «да накаплють ти слажше между словеса уст моих». Добрые словеса не только «сладостью напаяють душу», но и покрывают печалью сердца безумных.

XXX. В средней, кульминационной, части «Слова», уже раскрыв князю свои таланты и уверив его в своем уме и красноречии, Даниил называет одну из тех заманчивых для него сфер, где он может применить на практике оба своих главных качества, — это сфера дипломатии: «Мужа бо мудра посылай и мало ему кажи, а безумного посылай — и сам не ленися по нем ити». Опять на первом месте словеса и понятливость исполнителя. Разум удержит командированного с дипломатическим поручением от всяких увиденных им соблазнов, а неумный человек вместо выполнения посольских дел окажется в каком-нибудь злачном месте: «Очи бо мудрых желают благых, а безумного — дому пира (дому пировного)». Косвенно с этой же темой переездов из страны в страну связано и противопоставление богатого бедному: «Богат муж везде знаем есть и на чюжей стране друзи держить, а убог во своей невидим ходить» (XIII).

XXXI. Раздел посвящен доказательству того, что глупых не стоит и учить. Снова все сводится к умным речам: «Псом бо и свиниам не надо бе злато ни сребро, ни безумному драгие словеса». Слово «безумный» у Даниила означает просто неумного, глупого человека.

XXXIII. Здесь Даниил называет вторую сферу приложения ума и мудрости «смысленного» мужа: «Князь не сам впадает в вещь (злую), но думци вводить: З добрым бо думцею думая, князь высока стола добудеть, а с лихим думцею думая, меншего лишен будеть». Даниил ведет речь не о боярской думе, не об официальном совете при князе, а об одном умном советнике, об одном думце, беседующем с князем сам-друг. Единственное число этой фразы прямо ведет нас к постижению главного замысла «Слова».

XLII. Высказав две заветных мысли о своей пригодности для княжьих посольств и мудрых советов, Даниил по непонятной для нас причине переходит к обличению злых жен. Прежде всего, порицается мужчина, «иже кем своя жена владееть», мужчина, женившийся «прибытка деля», и категорически отрицается такой выход из нищеты, как женитьба у богатого тестя.

Среди женоненавистнических сентенций, сформировавшихся за пределами челобитья Даниила и в неизвестное нам время к нему присоединенных[226], есть афоризмы, близкие к посольским мыслям Даниила: «Лутче есть во утле лодии ездети, нежели зле жене тайны поведати; утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубить». Здесь речь идет, разумеется, не о каком-то мелком житейском секрете, а о такой важной тайне, раскрытие которой может погубить всю жизнь неосторожного мужа. Слова о хранении тайны тоже входят в комплекс представлений о дипломате и советнике.

XLVII. Блеснув перед князем своим красноречием и начитанностью, Даниил изящно завершает свою челобитную афоризмами о необходимой краткости речи: даже певчая птица может надоесть слишком длительным пением; только шелк хорош, если кусок длинен, а речь не должна быть длинной.

Итак, мы видим, что основным содержанием «Слова Даниила Заточника» является не столько жалоба на бедственное положение автора, сколько рассказ князю о достоинствах автора. Достоинства эти очень однозначны: отбросив скромность, Даниил расхваливает себя, прежде всего, как умного, красноречивого человека. Он не просто просит милости (или милостыни) у князя, он нанимается к нему на службу; при этом ему не приходится признаваться в собственной трусости, как это пришлось сделать автору «Моления», но явно, что его привлекает не дружинная карьера. Ему нужен князь, «щедр, аки река, текуща без брегов», князь, привлекающий своим златом мужей, но не для ратных дел и службы рядовичем или тиуном в домене князя.

Цель челобитья Даниила состоит в том, чтобы еще раз убедить Ярослава Владимировича в своих исключительных способностях в сфере умных речей, сладких словес, мудрых советов, могущих помочь князю в получении более высокого стола. Одновременно Даниилу нужно вытеснить из поля зрения Ярослава каких-то богатых, но неумных людей, тех потенциальных лихих думцев, с которыми можно и малый стол потерять. Именно в этом, 1197 г., после потери Ярославом Торжка множество новгородцев, возглавляемых такими боярами, как посадник Мирошка Нездинич и Борис Жирославич, находились в плену у Всеволода и бродили по столице Суздальской земли: «Хожаху по граду Володимиру по своей воли»[227].

Наиболее вероятно, что Даниил с его «уветливыми устами», «тростью скорописца» и несомненным умом и образованностью предлагал себя Ярославу Владимировичу в качестве близкого советника или секретаря, особенно пригодного для ведения разного рода переговоров и посольских дел, где особенно ценны острое слово, вовремя помянутая народная мудрость, тонкий книжный афоризм, почерпнутый из Псалтыри или «Пчелы». Как княжеский посол, он с полуслова поймет задачу посольства; своей бойкой и образной речью сможет убедить собеседника, сумеет сохранить тайну и не променяет интересы посольского дела на удовольствия «дома пировного».

И опять-таки именно в 1197 г. князю Ярославу очень нужен был такой умный дипломат для того, чтобы после всех бесчинств, содеянных им в Новгородской земле, снова установить приличные отношения с новгородским боярством.

5

В самых первых строках «Слова Даниила Заточника» содержится несколько загадочных намеков на то, что этот красноречивый скорописец, наполненный книжной мудростью, уже выступал на литературном поприще, но выступал неудачно и вынужден был отречься от созданного им или уничтожить его: «…покушахся написати всяк съуз сердца моего и разбих зле, аки древняя младенца о камень» (II). Если здесь Даниил говорит лишь о том, что он уже пытался выразить в словах все то, что тяготило его («всяк съуз сердца»), то далее он несколько шире приоткрывает завесу своей литературной тайны: «Се же бе написах, бежа от лица художества моего, аки Агарь рабыня от Сарры, госпожа своея» (V).

Хотя автор «Моления» и заменил книжное слово «художество» просторечным «скудость», мы должны все же последовать за теми, кто переводит его в более близком для нас смысле как «искусство», «мастерство». Для нас очень важно то, что Даниил в данном случае обратился к библейской легенде. Ведь Агарь бежала от Сарры не потому, что она была рабыней, а лишь после того, как она родила сына от Авраама, мужа Сарры. Здесь, как и в первом случае, речь идет о «младенце», о каком-то произведении, которое могло навлечь на Даниила гнев господина.

Еще