Книга Один за всех - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слава богу. Сразу видно хорошего человека. Стойте. Я, значит, вам оружие и под конвоем домой. Договорились. А вы мне что? Сделка должна быть взаимовыгодной. Хм? Чего взять-то с вас? О!!! Придумал. А вы мне королевство Италийское. Давай руку. Руку, говорю, давай!!! Закрепим договор. У нас так принято. Руку пожал и всё, договор заключён. — Брехт схватил генерала за правую руку и нажал со всех сил. Хрустнуло. Завыл Монморан и на колени плюхнулся.
Пётр первый руку выпустил и за шкирку поднял губернатора, как-то не так переводится, но если к нашим должностям применить, то смысл такой.
— А-а-а! У-уи!
— Радуешься? Франсуа, слушай, а давай ещё какую сделку заключим. Ты мне штаны, а я тебе коня оставлю.
— А-а-а! У-уи!
— «Уи» это ведь «да» по-французски. Рад. Приятно иметь дело с хорошими людьми. Снимай штаны.
— А-а-а! — продолжал стонать генерал.
— Ты чего орёшь-то, ваше превосходительство. Может, хочешь чего, так ты говори, не держи в себе. Понял, понравилось тебе сделки заключать. Радуешься, что так всё катит. Ещё одну сделку хочешь? Чего бы тебе предложить. — Брехт детскую проказу вспомнил. — Тебе пуговица нужна? Кивни.
— А-а-а! У-уи!
— Понял, Держи. — Брехт взял большую позолоченную пуговицу на «сюртуке» генерала и, оторвав резким рывком, протянул её обратно. — Держи, держи. Рука что ли болит. Лекаря сюда срочно! У посла с рукой проблема. Нужна операция. Будем резать, не дожидаясь перитонита.
— А! — пухленькая рожица француза стала красной, как знамя революции.
— Антуан, ты не ори, люди стокилометровый переход совершили устали, разбудишь. Ты же русских знаешь, они с похмелья невыспавшиеся страшны. И на рожу страшны, и в душе. Так и ходят и ищут, кого в морду лица ударить. Не буди лиха, страдай тихо.
Отпускать послов, не получив данные разведки, нельзя. Кто их хитрых дартаньянов знает, вдруг какую пакость устраивают, а этих послали присланы время тянуть. Так себе заложники, но лучше такие, чем никаких. Генерала увели в лазарет, а свиту завели в палатку и стали насильно кормить и поить. Бдили за этим действом немецкие гренадёры с самыми зверскими рожами, и братик Петер переводчиком служил. Самый высокий француз и до метра семидесяти не доходил, а приставленные к ним няньки все двухметровые и в плечах не сильно меньше. Даже не приходилось уговаривать ложечку за папу и ложечку за маму съесть. Достаточно взглянуть было Вилли Шварцу и улыбнуться, показав щербину в зубах. От сабельного удара шрам на щеке остался и улыбка выходила как у того товарища, которого доктор Франкенштейн собрал из кусочков. Соберёт? А как монстра звали? Да и ладно. Пусть будет Вилли.
Разведка со всех трёх сторон вернулась почти одновременно и страшно разочаровала Петра Христиановича. Он руководство Итальянского королевства за равных считал, козней от них ждал с засадами и обходом с флангов, а они тупо выстроили войско в десяти километрах к северу. Правда, со слов разведчиком место выбрали удачное. На холмах расположились, а дорога идёт по низине. И на тех двух холмах полно артиллерии. Ну, а чего хотел — Наполеон их учил.
— Петер, приведи сюда Монморана этого, — Брехт принял генерала, как и Наполеон, сидя на барабане. Просто специально кривлялся, есть же удобное складное кресло.
— Всё закончились переговоры, Антуан. Ты передай своим, что Милан я захвачу и всех вас передам в руки правосудия. Будет вас угнетаемый вами итальянский народ судить. Можете попытаться сбежать. Только я один чёрт вас догоню, до Парижа буду гнаться, но всё равно догоню. Штаны можешь не снимать. Это шутка была. Всё, езжай, передай своим, что завтра в полдень я на вас нападу.
Событие шестидесятое
Бей неприятеля, не щадя ни его, ни себя самого, держись зло, дерись до смерти, побеждает тот, кто меньше себя жалеет.
Военный, они как писатели. А писатели, по мысли Брехта делятся на три подвида. Первые — это по желанию. Никто не мешает тебе объявить себя писателем и нагрофоманить чего, потом забросить, потом снова чего нагрофоманить. А военные из этого подвида — это новобранцы и добровольцы. Пользы ни от графоманов, ни от добровольцев по существу никакой. Одни чего-то накарябают и уйдут в безвестность, а военные просто уйдут в безвестность. Вторые подвидовцы — это писатели и военные по профессии. Был в Советском Союзе Союз Писателей. И в нем перманентно было от двух до трёх тысяч человек. То есть — это писатели профессионалы. С тридцатого года по девяностый три поколения сменилось. Будем считать, округлив, что было в СССР десять тысяч профессиональных писателей. А писателем, и это важно, мог стать человек до этого опубликовавший две книги. Миллионы и миллионы книг выпущено. И где теперь большинство из них? А что с военными? Тоже набрали рекрутов, забрали из имений дворян, даже выучили несколько тысяч в кадетских корпусах и юнкерских училищах. Пользы от профессионалов и военных и писательских чуть больше, чем от графоманов и призывников.
И есть третья категория и тех и других. Это писатели и военные по призванию. Из них можно назвать буквально пару десятков человек среди писателей в СССР. И примерно столько же военных. В эту третью категорию можно и из первой попасть и из второй. Кожедуб и Шолохов из первой. Жуков, Рокоссовский и Юлиан Семёнов из второй.
Брехт себя причислял к третьей категории. И был он из добровольцев. А потому шаблоны над ним не довлели.
Как только уехали парламентёры со своим простынным флагом большущим, так началась подготовка к битве. И совсем не к той, к которой приготовились французы. Пётр Христианович бригаду двинул вперёд и даже, как от него стратеги противников и ждали, строго по канонам современного ведения войны. Он привёл пехотинцев к холму, что расположен километрах в двух южнее тех двух холмов вокруг и на которых расположились французы. Построил их в колоны, продемонстрировал слабость. Жалкие узенькие колонны в некрасивой форме. И разогнал, дав команду жечь костры и делать вид, что они лагерь разбивают и кулеш готовить собрались, каждый на своём костерке. Полевые кухни установили за холмом, нечего раньше времени про них неприятелю знать.
Сам же забрался на холм этот… Странный холм. Такой усечённый конус. И вершину, словно специально, выравнивали. А может, и на самом деле — специально. Какие-то камни валялись, даже в одном
