Книга Отцы наши - Ребекка Уэйт

нужна твоя помощь, — попросила Катрина, — чтобы сесть на паром».

Фиона, невыразимо потрясенная, ответила: «Хорошо».

Доехав до грунтовой дороги, ведущей к дому, она резко повернула. Потом на полной скорости пронеслась мимо этого ужасного места — как только Дагдейлы умудряются тут жить! — к безопасности собственного двора. Она припарковалась, но осталась в машине, не желая отстегивать ремень и заходить в дом, пока окончательно не соберется.

Всю неделю она постоянно, мучительно думала о просьбе Катрины. Но та вела себя так, как будто между ними ничего не было. В магазине она разговаривала с Фионой буднично, отстраненно. Больше она не заходила. А когда они остались на секунду вдвоем у церкви на следующей неделе, быстро бросила: «Забудь о том, что я тебе говорила». Фиона не успела ничего ответить, как подошла Хизер, и Катрина повернулась к ней, чтобы поздороваться, и оставила Фиону одну.

Ей не нравилось ощущать, что ее используют.

В сгущающихся сумерках Фиона достала пачку носовых платков из сумочки, чтобы вытереть лицо. Счастье, что у нее нет макияжа: никаких потеков туши. Чтобы понять, что она плакала, нужно пристально всматриваться, а Гэвин никогда так не делал. Посидев еще немного, она отстегнула ремень и взялась за ручку дверцы.

Гэвин лишь мельком поднял на нее взгляд от кроссворда, когда она вошла в гостиную. Как Фиона и ожидала, он не заметил, что у нее покраснели глаза. Она думала, что совершенно успокоилась, но когда Гэвин спросил: «Как день прошел?», она, к своему ужасу, почувствовала, что вот-вот снова расплачется.

— Нормально, — ответила она. И, конечно, даже Гэвин не мог не заметить дрожи в ее голосе. Он снова посмотрел на нее и спросил:

— Дорогуша, с тобой все в порядке?

Фиона залилась слезами. Она могла только стоять и плакать, как расстроенный ребенок, а когда начинала говорить, то получалась какая-то мешанина.

— Зачем он сюда вернулся? — восклицала она. — Это несправедливо по отношению ко всем нам. Хватит с нас и того, что весь этот ужас произошел здесь, у нашего порога.

Она удивилась, когда Гэвин подошел к ней и неуклюже обнял.

— Ну же, Фи, — сказал он, гладя ее по спине. — Все хорошо. — Но потом он все испортил, добавив: — А теперь представь, если так тяжело нам, то каково Томми?

— Так зачем же он здесь? — почти закричала она, но голос ее приглушался его грудью. — От этого ничего хорошего, только заставляет нас вспоминать все это. — Она понимала, что все лицо у нее в слезах, от которых мокнет рубашка Гэвина, и решила, что у нее, наверное, нервный срыв.

— Успокойся, дорогуша, — утешал Гэвин.

— Но нельзя же нас винить, — сказала она. — Ты помнишь, какой он был, когда приходил. И прошлым вечером! Он винит нас, но это нечестно. Никто не мог знать, что Джон собирается сделать. Он казался таким нормальным. И три недели — это же было через три недели.

Она почувствовала, как дыхание Гэвина замерло, он медленно отодвинулся от нее на расстояние вытянутой руки и заглянул в лицо.

— Что значит «три недели»? — Он замолчал на некоторое время и снова заговорил: — Фиона. — И она потом часто думала, какое безошибочное чутье побудило его спросить это: — Что ты сделала?

— Ничего! — воскликнула она. — Я ничего не сделала. Почему ты меня об этом спрашиваешь?

Он твердо посмотрел на нее.

— Я не знаю.

— Что я могла сделать? — ответила она. — Я ничего не сделала.

Он покачал головой и отступил от нее на шаг.

— Ты сама не своя.

— А как же иначе, со всеми этими огорчениями? Чем скорее Томми Бэрд оставит нас в покое, тем лучше.

Она видела, как ее муж вздохнул, повернулся, взял кроссворд и снова уселся в кресло.

— Иди отдохни, Фи, — сказал он. — Кажется, ты переутомилась.

Настоящая мужская выдержка. Она знала, что сегодня он больше не будет говорить на эту тему.

И все-таки ничего страшного, размышляла она, когда пришла на кухню и поставила чайник. Ей просто нужно выпить чашку чая. Прошло три недели — этим все сказано. Кто же будет выжидать три недели? И потом, добавила она, наливая кипяток в кружку, он был так спокоен, так вежливо ее поблагодарил и сказал, что она все сделала правильно. Если бы это было из-за нее, из-за Фионы, это бы сразу и случилось, а не через три недели. Она сделала то, что считала нужным, напомнила она себе. Она хотела как лучше. Детям нужна стабильность. А Джон заслуживал того, чтобы знать, что собиралась сделать Катрина. У мужчины есть право на свою жену. У мужчины есть право на своих детей.

Фиона поймала свое отражение в серебряном чайнике. Лицо у нее было опухшим и красным, и она быстро отвернулась. Конечно, никто этого сейчас не заметит, но все равно ей самой не нравилось видеть себя такой некрасивой.

5 

Сложно сказать, кто из них был больше смущен, когда Томми заплакал. Некоторое время Малькольм сидел неподвижно, потом неловко поднялся и встал рядом с племянником.

— Ну же, — промолвил он, нерешительно тронув его за плечо. — Все хорошо. — Ободренный тем, что Томми не сбросил руку, он оставил ее у него на плече и повторил: — Все хорошо.

Вскоре Томми вытер лицо и постарался дышать ровно.

— Извини, — сказал он.

— Не за что извиняться.

— Мой папа всегда злился, если мы с Никки плакали, — признался Томми спустя несколько минут.

— Мой тоже. — «Старая сволочь», — подумал Малькольм. Он вернулся на свое место и стал ждать, не скажет ли Томми еще что-то.

Томми потер глаза и медленно выдохнул.

— У меня были трудные дни, — произнес он.

— Я знаю.

Томми снова провел рукой по лицу.

— Я хотел сказать, что мне жаль. — На Малькольма он не глядел. — Яне должен был забывать о вас все эти годы.

— Это теперь не имеет значения.

— Имеет. Это было несправедливо по отношению к вам с Хизер.

— Справедливость тут ни при чем.

Томми покачал головой.

— Я не понимаю, что мне делать, — сказал он. Малькольму это чувство было знакомо.

— Ничего не делай. Просто отдохни. Потом можем что-нибудь приготовить. Давай сделаем пирог. — «Давай сделаем пирог». Да что он такое несет?

Но Томми эта идея не показалась глупой. Он медленно кивнул.

— Хорошо.

На следующий день они вместе пошли в сторону Крэгмура. Малькольм хотел заставить Томми двигаться, разогнать его тоску, утомить физически, чтобы он наконец выспался. Утром Томми спустился с таким видом, будто всю ночь глаз не смыкал. Малькольм боялся, что он заболеет.

— Давай, —