Книга Правдолюбцы - Зои Хеллер

— Очень важное замечание, — сочувственно улыбнулась Кэрол. — У многих женщин нерегулярные циклы, у многих, как ты выразилась, «кровит», и не всегда получается с точностью определить завершение месячных. Но эти проблемы обычно как-то решаются. Мой раввин в подобных обстоятельствах пишет для меня объяснительную записку.

Роза уставилась на репродукцию водяных лилий Моне. Неужто, думала она, иудейская мудрость, копившаяся на протяжении трех тысячелетий, свелась в итоге вот к этому? Группа женщин, сидя в бане, старательно заучивает кровяные табу железного века и переживает из-за пятен на трусах. К Богу это определенно не имеет никакого отношения; скорее тут речь идет о мазохизме школьниц, об истерической потребности в правилах и запретах, и чем мелочнее эти запреты и таинственнее, тем лучше.

После экскурсии Роза с Кэрол вместе шли к метро. На улице поднялся ветер. Конфетные обертки, полиэтиленовые пакеты и прочий городской сор взмывал в воздух и лип к лодыжкам.

— Вижу, ты не совсем довольна экскурсией, — сказала Кэрол.

— «Недовольна» — это мягко сказано, — возразила Роза. — Я расстроена. Эти законы представляются мне невероятно унизительными.

— Я могу понять такую реакцию. Но честное слово…

— Разве не унизительно, когда тебя держат на карантине, словно тифозную, каждый раз, когда у тебя месячные? А просить у раввина письменное разрешение, прежде чем переспать с собственным мужем? Кстати, как раввин принимает решение? Осматривает твое белье?

— Возможно, некоторые раввины и требуют вещественных доказательств, — оскорбилась Кэрол, — но мой верит мне на слово.

— О, значит, он полагается на твою совесть! Как либерально с его стороны!

— К либерализму мы не имеем никакого отношения, Роза. Мы стремимся исполнять Божьи заповеди. В иудаизме различают два понятия: маасе, само действие, и павана, духовную суть действия. Когда выполняешь брачные предписания, необходимо выйти за пределы физической реальности и ощутить великий смысл и святость ритуала. И если это удастся, ты поймешь, как достичь просветления посредством самых ничтожных деяний.

Навстречу им неслась, подпрыгивая, пустая картонная коробка. Роза сделала шаг в сторону, давая ей дорогу.

— Не знаю, что и сказать. Мне трудно поверить в Бога, которого волнует то, каким образом муж передает менструирующей жене ключи от машины. Трудно поверить, что Бог такой педант.

Они остановились у светофора.

— Ты ведь не называешь педантом хирурга, который тщательно отмеряет дозу анестетика, — сказала Кэрол, — или ученого, озабоченного мельчайшими разночтениями в показаниях приборов? Почему же в духовной жизни мы должны пренебрегать деталями, отказывая им в глубоком смысле?

Роза смотрела на бомжа: благодушно мурлыча себе под нос, он рылся в урне. В рассуждениях Кэрол она чуяла логический подвох, но пока затруднялась определить, в чем он заключается.

— Проблема в том, — продолжила Кэрол, не рассчитывая на ответ, — что ты исходишь из мирского, феминистского отношения к действительности. У тебя никак не получается примирить феминизм с ортодоксальным иудаизмом. И не получится. Это два совершенно различных способа мышления. Феминистки заявляют, что миква унижает женщин. Но разве я выгляжу униженной? Разве я чувствую обиду или подавленность, когда иду в микву? Ничего подобного! На самом деле каждый месяц я жду не дождусь миквы. Мне нравится быть женщиной…

— Мне тоже, — вставила Роза.

— Правда? — повернулась к ней Кэрол. — Прости, но иногда у меня возникает ощущение, что ты нарочно прячешь свою женственность. Возможно, ты думаешь, что иначе тебя не воспримут всерьез.

Роза приподняла бровь. Похоже, Кэрол давно хотела об этом сказать и наконец улучила подходящий момент.

— Ты о чем?

— Ну, о том, как ты одеваешься, как причесываешься… будто стараешься игнорировать тот факт, что ты — женщина.

— Извини, но…

— Знаю, я вмешиваюсь не в свое дело. Просто мне пришло в голову, что эти законы тебя не устраивают в том числе и потому, что ты не в ладах со своей сексуальностью.

Роза холодно рассмеялась:

— Уверяю тебя, в этой области у меня нет проблем.

— Прости, Роза, если я тебя обидела.

Бомж извлек куриное крылышко из выброшенного пакета и поплелся прочь, волоча за собой дребезжащую тележку с банками из-под содовой.

— Идем, — сказала Кэрол. — Зеленый свет.

— Нет, спасибо, — не двинулась с места Роза. — Пожалуй, мне нужно в другую сторону.

— Прошу тебя. — Кэрол схватила ее за рукав. — Не хочу, чтобы мы расстались, не помирившись.

Роза секунду разглядывала ее руку, а затем осторожно отцепила ее пальцы от своего рукава:

— Прощай, Кэрол.

Придя домой, Роза прямиком отправилась к себе в комнату, опустилась на колени перед платяным шкафом и начала рыться в нижнем ящике, где с незапамятных времен была припрятана пачка «Мальборо лайтс». Достав сигареты, Роза задумалась. Одно лишь курение показалось недостаточным злом, настрой на саморазрушение требовал большего. Она бросила пачку на кровать, ринулась в туалетную комнату и пустила воду. Вот теперь это настоящий разврат — она будет курить, лежа в ванне.

Коленки торчали из воды, как два песчаных островка. С отвращением затягиваясь затхлой сигаретой. Роза разглядывала зубчатую панораму шампуней и кондиционеров, которыми Джейн уставила бортик ванны, и Роза чувствовала, как внутри медленно, исподволь сгущается тьма: знакомое отчаяние готовилось захлестнуть ее, словно стихийное бедствие. И зачем только она пошла в это дурацкое место! Зачем затеяла этот никчемный разговор с Кэрол!

А вдруг Кэрол права? Вдруг она, Роза, и впрямь видит лишь материальную сторону происходящего? Не продиктован ли ее протест против миквы элементарным недостатком воображения? Неспособностью мыслить метафорически? Она постоянно обвиняла ортодоксов в том, что они чересчур буквально понимают Тору, но, может быть, это она страдает буквализмом. Поэзия — единственный предмет, по которому она никогда не преуспевала в школе. Даже когда она обрушивалась на стихотворение всей мощью своего интеллекта, оно упорно отказывалось раскрыть ей свой смысл. Роза вспомнила, как школьный учитель литературы бросил ей однажды в раздражении: «Ты хочешь извлечь идею из стиха, как орешек из скорлупы, и посмотреть, „доброкачественная“ она или нет. Но если бы поэт хотел сказать только то, что можно выразить одним предложением, он не стал бы писать стихи, он написал бы слоган». Возможно, вера сродни поэзии. Она также требует щепетильности и тонкости восприятия, которой Роза пока не достигла.

Она оглядела себя. Волосы на белых, как у привидения, икрах извивались в воде, точно морские водоросли. Ногти на ногах давно не стрижены. Что там говорила Кэрол? Что Роза не в ладах со своей сексуальностью? Напыщенная дура! По сути, она обозвала Розу фригидной. А почему, спрашивается? Лишь потому, что Роза не соответствует ее жеманным, старозаветным представлениям о женственности? Или потому, что Роза не обрадовалась представившемуся шансу позволить миссис Левин раз в месяц ковыряться в ее лобковых волосах? Она перегнулась через край ванны, чтобы потушить сигарету. Нет, Кэрол определенно чокнутая. И вся эта болтовня о действии и его духовном содержании — полная чушь, дешевый трюк с целью оправдать скотское отношение к женщине. Роза порывисто, сердито выпрямилась, взбаламутив воду. Если подумать, это хорошо, что она побывала в микве, — отныне она перестанет попусту тратить время, силясь доказать недоказуемое.