Книга Плохим мальчикам нравятся хорошие девочки - Ирина Муравская

небрежно бросив тарелку на первую попавшуюся поверхность, возвращается в коридор, но на этот раз за аппаратом и следующие несколько минут разговаривает с Норой. К тому времени возвращаемся в его комнату. Там не идеально, "по-мужски" беспорядочно, но всё же поприятней, чем в остальной части квартиры.

Каюсь, я слегка приукрасила, когда сказала, что "здесь миленько". Выцветшие пожелтевшие обои, которых в некоторых местах вообще нет, посеревший потресканный потолок, жирные отпечатки на полированных дверцах, давно переставший быть прозрачным от пыли хрусталь и старая мебель ― это ладно, мелочи, которые несложно решить лёгким косметическим ремонтом и уборкой, но вот сама атмосфера…

Холодная, сырая и будто бы удушающая ― вот от этого действительно мороз по коже. Казалось бы, здесь столько лет проживает целая семья, вырастила ребёнка, но этого не выдаёт ни единая мелочь. Квадратные метры лишены жизни. Нет ни домашнего уюта, ни цветов, ни фотографий. Незначительных мелочей вроде банальных бытовых безделушек, которые и создают уют ― и того нет. Лишь давно забытые и натыканные как попало томики классиков в нише под стеклом. Но хотя бы телек есть, причём весьма современный.

Да, здесь не очень комфортно. Да, запах застоявшегося табака и полная пепельница на подлокотнике разобранного дивана, криво застеленного затасканным бельём ― мало привлекает. Да, по этому месту плачет генеральная уборка, но я ведь не скажу Сорокину об этом. Тем более что он и сам всё знает. Знает и стесняется, пусть не признаётся.

К тому же, повторюсь, его комната отличается. И пахнет свежестью благодаря открытой форточке. Да и обжитости в ней больше. Постельное бельё и то выглядит прям новеньким. Хотя пыль протереть и тут не помешало бы.

– Что и следовало ожидать, ― упав на узкую постель, рассчитанную на полтора человека, причём явно не его роста, невесело прицыкивает Витя, отключая вызов. ― Мать ― дура. Заявление писать не будет. И почему я не удивлён?

– Наверное, потому что слишком хорошо её знаешь.

– Наверное. Так что на счёт пиццы?

– Хочешь есть?

– Я хочу съесть тебя.

Внутри приятно ёкает, разливая тепло по телу. Как резко мы, однако, переходим с темы на тему.

– Так и в чём проблема?

– А ты ещё не передумала?

– А должна?

– Не знаю. Сидишь с таким видом, будто размышляешь, как бы потактичнее загаситься.

– Большой опыт обломов?

– Если честно, нет.

– Тогда откуда уверенность?

– Возможно потому, что ты не торопишься подходить?

В общем-то он прав. Я сижу на стуле, практически в противоположной части комнаты, но далеко не из-за этого.

– Ты был занят.

– Так я уже освободился, ― для наглядности машут раздолбанным смартфоном, откидывая его куда-то в складки скомканного одеяла. ― Но если ты сомневаешься и не готова, не очкуй. Ничего не будет.

Сомневаюсь? Да у меня до сих пор покалывают губы после его поцелуев, требуя ещё. И внутри всё подрагивает в предвкушающем волнении от одной только мысли о том, что может случится дальше…

С Денисом такого не было. С ним вообще всё вышло по-идиотски. И я бы не сказала, что по большой любви. Симпатии ― да, но не более. Если уж говорить откровенно, тогда мной двигали далеко не чувства, а заурядное любопытство. Хотелось на собственном опыте понять: что же это такое ― секс? Почему от него так все прутся и восславляют едва ли не как культ.

Не поняла и не оценила. Но тут винить некого ― это целиком моя ошибка. Поспешила, выбрав "не того" и "не тогда". Вероятно, именно поэтому вместо обещанного "тебе понравится, верняк" мне не то, что не понравилось, а вообще… На самом деле, это было ужасно. Больно, неловко и до истерики смешно. Это ведь правда так нелепо: лежать голой, раздвинув ноги, и ждать… чего-то!

Так мне казалось тогда. Сейчас же внутри сердце клокочет, всё призывно пульсирует, а ватные ноги сами ведут к постели, на которой вальяжно валяется нереально красивый парень с просто обалденным телом. От которого невозможно оторваться. От которого не хочется отрываться…

Зато хочется снова и снова изучающе блуждать по крепкому торсу, подсчитывая кубики. А плечи? Спина? Вены на его руках. Такие твёрдые сильные мышцы… Это же, это же…

Ёлки! Почему я не умею рисовать как Карина? Иначе давно бы зарисовала каждую часть его тела. По отдельности, а после составила из них большой портрет в полный рост, повесив у себя на стене и пуская на него слюни с утра до вечера.

Кошмар. Хорошо, что Сорокин не слышит моих мыслей. Зато он заинтересованно приподнимается на локтях, наблюдая за тем, как я забираюсь на него… верхом. Наездница, блин, выискалась.

– Я заинтригован, малая. Ты не перестаёшь удивляешь. Оу… ― замирают в предвкушении, когда я тянусь к пуговицам своей школьной блузки.

– Попытка номер два? ― занимаю воцарившуюся паузу достаточно глупым вопросом, но расчёт был именно на то, чтоб прикрыть моё собственное волнение. ― Или мне прекратить?

– Нет, нет. Кхм, продолжай. Я настаиваю, ― подсипывают, откашливаясь. ― А лучше дай помогу, ― тянутся перехватить инициативу, за что предупредительно получают по рукам. ― Понял. Лежу и получаю удовольствие.

Если бы он только мог знать, какое удовольствие получаю я, видя, как он смотрит на меня. Это невозможно описать, это можно только прочувствовать каждым нервным окончанием. Как и пропустить через себя его отяжелевшее дыхание.

Блузка соскальзывает с покрывшейся мурашками кожи, открывая на обозрение самый обычный белый лифчик. Созданный для практичности, а не для того, чтобы возбуждать. Однако прямо под собой, я ведь так удачно сижу, ощущаю отчётливое шевеление, вгоняющее меня саму в краску.

– Не, ну это пытка: смотреть и не трогать! ― рывком принимая сидячую позу, даря долгожданное продолжение поцелуев.

Целуют, целуют и целуют, пока мужские руки скользят ниже: по шее к ключице, а оттуда замирают на тонких лямках. Подцепляют, смахивают их с плеч, ныряя за спину, чтобы нащупать крючки. Перестаю чувствовать давление натянутой ткани лифчика, зато ощущаю нечто куда более приятное ― грубоватые, но осторожные ладони, сжимающие мою, ставшую вдруг особенно восприимчивой к физическому контакту грудь.

К уже давно привычным в Витином присутствии мурашкам прибавляется до слабости в конечностях предательская дрожь, едва его губы отпускают мои и проделывают знакомый путь, прочерчивая пылающую дорожку коротких поцелуев… Туда же, где с хозяйской деловитостью резвятся его руки.

Лёд и пламя в одном флаконе: вроде и прохладно от влажных следов языка, рисующего на мне узоры, но при этом одновременно дико жарко от дразнящих покусываний соска. Настолько жарко, что внизу живота наливается приятная тянущаяся тяжесть.