Книга Атласный башмачок - Поль Клодель

охватывает расстояние между небом и землей.

Он выходит из моря, одной ногой еще по щиколотку в воде, и такой огромный, что вынужден сгорбиться, упираясь в самый свод облаков,

К тому же у него длиннющая рука, которая свисает с правого плеча, и кисть на конце руки раскачивается как крюк,

А под ней, на берегу, со своими лавками и колокольнями видится маленький городишко, весь белый, как мучной след.

АЛЬКОШЕТТЕ Есть также святой Иосиф на горе Арарат, которому предоставили Ноев ковчег. Но сам–το я купил святого Иуду, покровителя безнадежных дел.

На картине изображен вроде как перекресток в шахте, где встречаются три или четыре галереи на много миль под землей.

И человек в одиночестве, он сидит за столом, уронив голову на руки.

А из одной из галерей исходит пучок света, подобно приближающемуся фонарю.

БОГОТИЛЬОС Да и других немерено! Не успеваешь всех и разглядеть, когда оказываешься у него. Можно подумать, что кто–то подсказывает ему образы, а он их подбрасывает своему японцу, а тот всегда тут как тут возле него, вроде повара со своей разогретой сковородой, в которой уже закипело масло.

МАНДЖИАКАВАЛЛО Все это хорошо, а непонятно, что мы будем делать с нашим огромным бочонком вина после того, как мы его поймаем.

АЛЬКОШЕТТЕ Нам останется только стать трактирщиками и поить всю Испанию.

БОГОТИЛЬОС А как на это все посмотрит Святая Инквизиция, а также Администрация Таможни и Государственного Управления? Я такого мнения — лучше подарить его королю Испании, и пусть их Величество сделает нас всех дворянами!

В этот момент леска резко напрягается и раскручивается

в руках Шарля Феликса.

ШАРЛЬ ФЕЛИКС

На помощь! На помощь! Я что–то поймал! Я что–то поймал!

СЦЕНА II

ДОН РОДРИГО, ЯПОНЕЦ ДАЙБУЦУ, ДОН МЕНДЕС ЛЕАЛЬ

Каюта на корабле дона Родриго. Дон Родриго стоит; он постарел, у него седые волосы, одна нога — деревянная. Возле него, за столом, заваленным бумагой, кистями и красками, рисует японец Дайбуцу[60]. В углу — гравировальный пресс. В другом углу — дон Мендес Леаль, вниз головой. Он представляет собой просто силуэт, вырезанный в черной материи.

При желании, в глубине сцены можно установить экран, на который будут проецироваться соответствующие эпизоды и рисунки таким образом, чтобы публика не скучала, пока актеры будут рассказывать свои побасенки.

ДОН РОДРИГО (описывая) На самом верху два толстых столба с широкими прорезями, с массивными капителями цвета яичного желтка, выполненные в романском стиле.

Богородица, в синих одеяниях, восседает, прислонившись к правому столбу. На уровне груди вообще никаких цветных красок, видна только пухлая ручка ребенка, хорошо прорисованная.

У ее ног —лестница, спускающаяся до края рисунка. Наверху два царя–волхва; нарисуй–ка мне какого–нибудь аристократа из твоей страны в парадной одежде с каммори преувеличенных размеров на голове, тело и руки–ноги закутаны в двенадцать слоев шелка, так что со спины и костюм и его хозяин представляются единым целым.

И изобрази–ка ты мне этакого дубину европейца высоченного роста, черноволосого, непреклонного, как правосудие, с островерхой шляпой, огромным носом и деревянными икрами, а на шее — орден Золотого руна.

Пониже, с левой стороны, виден со спины царь негритянский, с диадемой из гривы льва, на абиссинский манер, и ожерельем из когтей. Прислони его к чему–нибудь с одной стороны, а в другой руке, вытянутой во всю длину, пусть держит дротик.

Самый низ рисунка представляет верблюда, тело которого наполовину срезано, так что он кажется одной горбатой линией. Седло, конская сбруя, красный султан на голове и колокольчик под подбородком.

За столбами, наверху, будут горы, как те, что возвышаются за Пекином, с башенками и стенами с бойницами, наобум наброшенными на склоны, словно ожерелье. Чувствуется, что сразу за ними начинается Монголия.

Вакаримаска?[61]

ЯПОНЕЦ Вакаримасс[62].

ДОН РОДРИГО Все это занимает лишь левую часть длинного рулона бумаги. А справа и снизу останется место для вереницы испанских стишков, с их игреками и вопросительными знаками наоборот. Пусть все будет благочестиво, с множеством квадратных скобок и орфографических ошибок.

У меня некогда был секретарь, который ненавидел наивные стишки такого рода. Одна мысль о моем бедном Родиларе вызывает у меня желание сочинить что–нибудь. ЯПОНЕЦ (указывая на дона Мендеса Леаля) Не слишком ли заждался нас в таком неудобном положении этот добрый господин?

ДОН РОДРИГО Закончи–ка лучше свою работу, пока мы оба разогреты!

Я чувствую, что у тебя получится! Я чувствую, как мое вдохновение уже дышит на кончиках всех твоих десяти пальцев!

ЯПОНЕЦ Как ваше превосходительство могло когда–либо заниматься чем–то иным, кроме живописи?

ДОН РОДРИГО Вопрос, что я сам себе не перестаю задавать. Сколько потерянного времени! И к тому же как я мог так долго довольствоваться двумя ногами, на манер косолапых, когда на одной и то слишком хорошо стоять?

Теперь меня забавляет так вот ковылять между небом и землей с одной ногой и крылом!

ЯПОНЕЦ Другая нога моими стараниями навсегда увековечена под маленьким надгробием на боле битвы при Сэндигахаре[63].

ДОН РОДРИГО Я о ней ничуть не сожалею! Японцы, я слишком люблю вас! Стоило лишиться ноги ради того, чтобы попасть в вашу страну!

ЯПОНЕЦ Так это пушечными выстрелами выражали вы нам вашу симпатию?

ДОН РОДРИГО Приходится пользоваться тем, что оказалось под рукой, а в моем распоряжении никогда не было ни цветов, ни нежностей.

Вы были слишком счастливы в этой вашей сухой норке посреди моря, в вашем садочке, наглухо закрытом от остального мира, где вы попивали глоточками чай из маленьких чашечек.

Мне скучно смотреть на счастливых людей, это, в конце концов, аморально, у меня так и свербело внутри от желания вторгнуться в ваши церемонии.

ЯПОНЕЦ Оказавшись среди нас, волей–неволей вам пришлось некоторое время учиться покою и неподвижности.

ДОН РОДРИГО Я еще и сегодня вижу себя там, на последнем этаже замка в Нагойе, служившего мне тюрьмой! Что за тюрьма!

Скорее я сам, застряв в суставе ее главных сочленений, удерживал всю Японию целиком, это я обладал всей Японией целиком через мои семьдесят окон!

Господи, как же там было холодно!

С одной стороны — сельская местность, зима, поля, покрытые трещинами, и розовая земля, и черные рощицы, и даже самая малейшая деталь казалась деликатно прорисованной кисточкой из кабаньего ворса на тончайшем фарфоре,

С другой стороны город заполнял до половины ряды моих окон, выходящих на запад, и я до сих пор помню то единственное темное голубое пятнышко, которое образовывала витрина красильщика на серой чешуе крыш.

Там–то я и познакомился с