Книга Словно мы злодеи - М. Л. Рио

не похожим на тесные наклонные буквы Фредерика. Клапан удерживала синяя шелковая ленточка с восковой печатью, на которой стоял герб Деллакера. Я просунул под нее пальцы и открыл конверт. Записка была короткая, такая же, как в предыдущие три года, только дата другая.

Вас сердечно приглашают на ежегодную

РОЖДЕСТВЕНСКУЮ МАСКУ

Пожалуйста, прибудьте в бальный зал Джозефины Деллакер между 8 и 9 часами вечера в субботу, 20 декабря.

Маска и вечерний туалет обязательны.

Второй конверт был поменьше и без украшений. Я разорвал его, быстро пробежал письмо.

Пожалуйста, будьте в бальном зале в 8:45 вечера 20 декабря.

Подготовьте акт I, сцены 1, 2, 4 и 5; акт II, сцену 1.

Вы играете Бенволио.

Пожалуйста, явитесь в костюмерную в 12:30 15 декабря для примерки.

Пожалуйста, будьте в репзале в 15:00 16 декабря для постановки боя.

Не обсуждайте это с однокурсниками.

Я вышел из кафетерия, не возвращаясь к нашему столу. Мое место занял Колин. Конверты были вскрыты, и все посматривали друг на друга, гадая, что кому написал Фредерик. Я впервые решил, что не так уж хочу знать.

Сцена 14

В зимнем семестре у нас было такое беспорядочное расписание, что мы с Мередит только пять дней спустя улучили минутку, чтобы сбежать из Замка. Джеймс, Рен и Филиппа заперлись по своим комнатам – скорее всего, учили текст; у нас не хватало времени сделать все как надо, – а Александр исчез еще в начале вечера (наверное, подумал я, он с Колином, но оставил эту гипотезу при себе). Из-за РиДж и работы над отрывками к экзамену все мы были непривычно на взводе. Перспектива спокойно посидеть и выпить выглядела волшебно привлекательной, но, придерживая дверь бара для Мередит, я не был уверен, есть ли у нас на это время.

Я ожидал, что в заведении будет почти пусто, учитывая, какой сегодня день (воскресенье) и сколько нам нужно всего сделать до двадцатого (уму непостижимо). Но в «Свинской голове» неожиданно оказалось битком, наш всегдашний стол был занят стайкой философов, которые громко спорили о том, насколько важна привычка Евклида из Мегары переодеваться женщиной.

– Что они все тут делают? – спросил я, пока шел за Мередит к столику в другой части зала. – Им что, ничего не задали на дом?

– Задали, но им не нужно в придачу заучить половину пьесы, – сказала она. – У нас несколько искаженное восприятие.

– Наверное, – ответил я. – Давай принесу нам выпить.

Она села и сделала вид, что изучает коктейльную карту (как будто мы ее не знали наизусть), пока я двинулся к бару, огибая стулья и табуреты. Парень справа – кажется, третьекурсник с хореографического – нехорошо на меня покосился, когда я попросил пинту и водку с содовой и лимоном. Покачал головой, когда я расплачивался, и, не произнеся ни слова, поднес стакан к губам.

– Спасибо, – пробормотал я, обращаясь к бармену, и понес бокалы через зал, стараясь не облиться, пока уклонялся от вытянутых ног, ножек стульев и мокрых пятен на полу.

Мередит с благодарностью приняла водку и высосала половину, прежде чем мы хоть что-то друг другу сказали.

Разговор складывался на удивление неловко. Мы отпускали поверхностные, глупые замечания по поводу своих отрывков и грядущей маски, каждую секунду остро сознавая, что мы на самом деле не одни. Наш столик был третьим в ряду из пяти, и группки, сидевшие по обе стороны от нас, подозрительно притихли, когда мы уселись. (Я заметил, что там были в основном девушки, все из Деллакера. Девушки всегда так шептались? Я не мог понять, это что-то новое или я просто раньше этого не замечал. Надо признать, я никогда не стоил перешептываний.) Мередит допила, и я ухватился за возможность сходить за вторым коктейлем. Пока дожидался, прикидывал, не взять ли себе что-то покрепче. Я невольно гадал, насколько иначе мог бы сложиться вечер, если бы нам удалось на самом деле побыть наедине, и решил, что, если все и дальше пойдет так ужасно, предложу ей допить и вернуться в Замок, где, по крайней мере, можно было запереть дверь или уйти в сад и дышать посвободнее.

Когда я пришел обратно, Мередит улыбнулась мне с явным облегчением.

– Как-то дико сидеть не за нашим столом, – сказал я. – По-моему, я ни разу не сидел в этой части зала.

– Мы давно не заходим, – ответила она. – Наверное, утратили первоочередное право.

Я обернулся взглянуть на философов, которые по-прежнему обсуждали возможную гомоэротическую одержимость Евклида Сократом. (По мне, принимали желаемое за действительное.)

– Могли бы его вернуть, – сказал я. – Если бы собрались здесь все вместе, можно было бы пойти на приступ.

– Нужно будет это устроить, – она снова улыбнулась, но улыбка вышла неуверенная.

Ее рука лежала на столе, и в порыве редкой отваги я потянулся и положил свою поверх. Четыре ее пальца обхватили два моих.

– У тебя все в порядке? – спросил я театральным шепотом. – В смысле на самом деле в порядке.

Она помешала коктейль.

– Я стараюсь. Что бы там ни думали, меня тоже достало, что все пялятся. – Я невольно покосился на соседние столы. – Это прозвучит черство, но мне все равно. Я больше не хочу быть девушкой покойника и только.

Мне немедленно захотелось отпустить ее руку.

– А кем ты хочешь быть? – спросил я, не задумавшись. – Моей девушкой?

Она уставилась на меня, все чувства с ее лица стерло удивление.

– Что?..

– Я не дублер Ричарда, – сказал я. – Я не собираюсь выходить и играть его роль, раз он ушел со сцены. Я этого не хочу.

– Я тоже. Именно этого я как раз и не хочу. Господи, Оливер. – Глаза у нее были жесткие – зеленое бутылочное стекло, хрупкое, с острыми краями. – Мы с Ричардом разошлись. Он был скотиной, он измывался надо мной и над всеми остальными, и я с ним порвала. Теперь, когда его нет, об этом никто не хочет вспоминать, знаю, но ты-то.

Я понизил голос.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Я просто… может, потому что ты – это ты, то есть ты посмотри на себя… и я не понимаю. Почему я? Я никто.

Она отвернулась, крепко закусила нижнюю губу, словно старалась не расплакаться или не закричать. Рука ее под моей была вялой и холодной, словно больше не составляла единого целого с другими частями тела. За столами по обе стороны от нас прекратились вообще все разговоры.

– Знаешь, все говорят, что ты «милый», – медленно произнесла она; лицо у