Книга Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

прячет, не смотрит на Платона.

— Здравствуйте, — глухо говорит Платон. Руки то в карманы сунет, то вытащит. «Где же Рита?»

— Здравствуй, Корешов, — вышел из комнаты Илья. Накинул тужурку, взял за плечи Платона, подтолкнул к двери. — Поговорим, парень…

Вышли за калитку. Некоторое время шагали молча.

— Ты не думай, что одобряю это дело, — наконец произнес Илья. — Человек он немолодой, семья в городе…

Платон спутал шаг, сцепил зубы. Нет, он ни слова не скажет. Сам дурак, сам ведь давно уже понимал, что не клеилась их любовь, да и была ли она, эта любовь. Ну, целовались за углами, ну провожал, ну читала она стихи какого-то местного поэта:

Эти живут

Без понимания.

Разлучены,

Хоть почти неразлучны.

Она —

Измученная вниманием.

Он —

Без внимания измученный.

— Ритка, она молчит… — продолжал говорить Илья. — Ты, если любишь, не отступай. В жизни надо всегда за свое бороться…

Но Платон слушает и не слушает, о чем говорит Волошин. На него вдруг насели эти распроклятые стихи. Каруселью красивых, приглаженных строк завертелись в голове, хоть убегай от них…

Ну и жизнь!

Цена — грош ей,

Хотя не хотел я

Их жизни охаять.

Не видит она,

Какой он хороший,

А он —

Какая она плохая.

«Проза лучше, — вдруг отчего-то решает Платон. — И жизнь — проза», — мрачно заключает он, ошарашенный известием.

— Не вешай носа, парень, — хлопает по плечу Волошин.

— А я не вешаю, — вдруг обозлился Платон. — И вообще, пошли вы все!.. — Он круто повернулся и зашагал прочь от Ильи.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Река вскрылась двадцать седьмого апреля. Устремившиеся со склонов сопок потоки талой снеговой воды разрыхлили снег, проточили лед, как черви древесину. Вечером в поселок с реки донеслось уханье. Оно раскатистым эхом отозвалось в сопках. И вдруг вся река задвигалась, зашевелилась. Сухой треск слышался всю ночь. Утром он перешел в легкий шелест — друг о друга терлись льдины.

Весна.

Вскоре на нижнем складе забурлила работа. Началась скатка леса. Подымая каскады брызг, бревна падали в реку. С лесоразработок снимались люди и направлялись на сплав. Платон упросил Софу Хабибулина взять его в бригаду, на пикет, на реку, подальше от поселка; подальше от Риты. Она еще делает вид, будто бы ничего не произошло.

…В глазах рябь, в ушах шум. Плот стремительно скользит вниз по течению. Двое сплавщиков, стоя враскорячку, навалились грудью на большие свежетесаные весла. Один из них — Петро Суворов. У Петра рот полуоткрыт, глаз не сводит с бригадира, не прозевать бы команды. А Софа стоит, расставив ноги в болотных сапогах с голенищами до пояса. Оттого он кажется еще меньше ростом. Были видны только эти огромные сапоги, круглая голова с маленькими хитрыми глазами и короткие руки, словно вырастающие из сапог.

Платон и еще несколько рабочих держат на изготовку длинные скользкие шесты. На концах шестов наконечники и круто загнутые зацепы. Впереди река ломается вправо, вода здесь хлещет пенной накипью о скалу. «Здорово поработали подрывники, а все-таки еще бы вон там кусок надо было срезать», — думает Софа.

Платон то смотрит на бригадира, то переводит взгляд туда, где на изломе реки развороченная скала. Он затрудняется сказать, кто же из них спокойнее. Корешов уже знал, что плоты с домиками обычно спускают вниз по реке осторожно — цепляют тросами и ведут с берега. И только Хабибулин гонял их без всякой страховки с берега. Это рискованно, зато быстро и экономично.

Софа поднимает руку. Суворов и его напарник у весел напружиниваются, вытягивают шеи. Плот продолжает стремительно приближаться к опасному месту. У Платона от непривычки даже дух сперло, потом вдруг хмельная, озорная смелость ударила в голову. В такие минуты все нипочем. В такие минуты люди с винтовкой наперевес бросались из окопов… Вот уже видно пенное закипание и у валунов. Платон стоит всего в двух-трех шагах от Хабибулина. И вдруг слышит, как тот отсчитывает вслух:

— Раз, два, три…

На правом низком и заболоченном берегу мелькают чахлые деревца, обглоданные давними пожарами. Рядом с плотом, поблескивая облизанными боками, небольшие льдинки. Изредка догоняют плот бревна, тараном нацеленные на него.

— Одиннадцать, двенадцать…

— Ха, налегли! — гортанно выкрикивает Софа. Сам резко наклоняется, разбрасывает руки. Вот-вот и он сам, кажется, прыгнет за борт…

Петро и напарник подтянулись, занесли весла. Но плот с нарастающей скоростью продолжал мчать к валунам. И не было, кажется, такой силы, которая бы могла свернуть его с пути. Платон поднимает багор, чтобы, если понадобится, принять весь удар на себя. Принять его за того же Софу, что стоит на носу плота; за Петра Суворова, ради спасения всех этих людей, которые с ним…

В такие минуты человек, наверное, и совершает подвиги…

А валуны уже позади. Софа подмигивает, молодец, не сдрейфил, нашей закваски парень.

Хабибулин садится на чурбак. Чурбак ему служит одновременно и стулом и «капитанским мостиком» — у каждого в жизни свой «капитанский мостик». Сворачивает цигарку, довольно шмыгает носом, протягивает кисет Платону:

— Кури, парень, никакой страх не возьмет, багор клади, пронесло, теперь лагуну пойдем…

Свернули цигарки, задымили. Табак крепкий, до кишок достает, из глаз слезу выбивает. Плот все так же стремительно скользит по реке…

— Ха, налегли! — снова подает команду Софа, не вставая с чурбака. Обернулся к Платону, прощупал парня хитрыми умными глазами и сказал как бы между прочим: — Пуговица застегни, пока молод — горяч, все нипочем, придет старость — хворать будешь.

Платон хотя и видел Хабибулина в поселке несколько раз, но близко знаком с ним не был. Мужик он хороший, по всему видно…

Плот послушно юркнул в узкую горловину, разогнал тупым носом стоялую воду.

— Здесь жить будем, — делает широкий жест рукой Софа. — Здесь твоя и моя дом. Прямо курорт! — прищелкивает он языком.

Но ничего такого курортного, сколько ни таращил глаза, Платон не увидел. Плот уже покачивался в лагуне. Со всех сторон ее обступают корявый кустарники темные ели. В полукилометре подпирает небо крутобокая сопка, поросшая молодым приземистым дубняком.

— А сколько отсюда до поселка? — интересуется Платон, хотя ему совершенно безразлично сколько.

— Десять, одиннадцать, — слюнявит цигарку Софа, качает головой; уши у заячьей шапки — хлоп, хлоп. — На свидание ноги заболят бегать, — смеется бригадир.

— Ох, — вздыхает Петро, тоскливо глядит на тайгу, и, наверное, думает, что не скоро придется встретиться с Катериной, поесть такого борща, какой умеет готовить только она.

Закрепили плот тросами, закрыли вход в