Книга Украденное воскресенье - Наталья Александрова

* * *

Я очнулась в машине и ощутила себя полулежащей на заднемсиденье. Голова была прижата к чьей‑то теплой груди, я тотчас догадаласьк чьей, и очень знакомый голос уговаривал меня:

— Танюша, девочка моя, открой глаза, очнись, ну неумирай!

Уступая настойчивым уговорам, я открыла глаза и увидела, чтонахожусь в объятиях Кирилла и мы куда‑то едем на машине. Все это мнеочень понравилось, потому что я поняла, что отныне мое место только здесь и,если я буду как можно чаще находиться у Кирилла в объятиях, со мной никогданичего не случится. Однако почему у него такой голос?

— Послушай, с чего ты взял, что я умираю? —осторожно спросила я.

— Девочка моя, потерпи, мы скоро приедем, — всеповторял он.

Я вспомнила, как бандит прищемил мне руку, когда машинатронулась, тогда было ужасно больно, но сейчас я почти не чувствовала своейлевой руки.

— Не волнуйся, Кирилл, мне совсем не больно, —сказала я, но, взглянув в его лицо, забеспокоилась: что там такое у меня срукой, что он так нервничает?

Видя, что я пришла в себя и разговариваю, Кирилл немногоуспокоился. Он обнял меня крепче и поцеловал в нос.

— Все будет хорошо, потерпи еще немножко.

Однако когда водитель резко затормозил на повороте, машинутряхнуло, рука отозвалась болью, и я не смогла сдержать стон.

— Да ты сдурел совсем! — заорал Кирилл. — Тыкого везешь — людей или дрова?

Боль в руке все нарастала, но я уткнулась Кириллу куда‑тов шею и старалась не стонать, иначе Кирилл убьет водителя, и мы никогда недоедем до больницы.

Дальше я почти ничего не помню, в больнице мне стало совсемплохо, врачи бегали туда‑сюда, Кирилл суетился и всем мешал. Потомсестричка уколола меня в вену, и я вырубилась. А когда очнулась, то оказалось,что мне уже сделали операцию. С рукой все оказалось плохо, там были порванысвязки, сухожилия и нервы. Бандиты хорошо потрудились дверцей машины. Хорошо,что я узнала об этом уже после, я бы умерла от страха.

Первое, что я. увидела, очнувшись, было лицо Кирилла.Осознав себя в палате реанимации, с рукой, забинтованной до плеча, посленаркоза, я затрясла головой и закричала Кириллу, чтобы он уходил, уходилнемедленно. Он очень расстроился и вышел, и все никак не мог понять, чем онпровинился, пока доктор Инна Валентиновна не объяснила ему, что я просто нехочу, чтобы он смотрел на меня, когда я в таком жутком виде. Увидев, что ябеспокоюсь о своей внешности, врачи решили, что меня можно переводить изреанимации в обычную палату. Через два дня прошли тошнота и головокружение, и ястала понемногу вставать. Рука меня страшно огорчала, она болела, заживалаочень медленно, я ничего не могла ею делать, а по ночам казалось, что это нерука, а полено — такая она была тяжелая и нечувствительная. Кирилл приходил вбольницу каждый день, вернее, каждый вечер после работы. По рекомендацииГустава Адольфовича его взяли в крупную фирму, торгующую антиквариатом,начальником охраны. Работы там было много, но все равно Каждый вечер Кирилл былв больнице. Он ласково меня утешал и подбадривал и стоически выдержал моюистерику, когда однажды какой‑то дурак‑консультант сказал мне, чторука заживет, но вряд ли будет хорошо функционировать, потому что нервы моглинеправильно Срастись. Я представила себе, что рука будет висеть как плеть, апотом начнет усыхать, пальцы скрючатся, а сама рука станет желтая, и к приходуКирилла уже находилась на грани помешательства. Он все понял с полувзгляда,подхватил меня на руки и понес в темный холл, где в углу стояли диван иогромное комнатное растение в кадке, Кирилл почему‑то называл егопальмой. Это место считалось только нашим, его никто не занимал. Кирилл уселсяпод пальму, посадил меня на колени и стал говорить, какая я храбрая, что явыдержала самое страшное, осталось только чуть‑чуть, что скоро всеналадится и меня выпишут, а дурака‑консультанта он сам лично подкараулитв темном подъезде и набьет ему морду, чтобы не трепался зря. Понемногу яуспокоилась от самого звука его голоса.

А через несколько дней в больницу привезли старого‑старогопрофессора, он был полуслепой, но, как говорили врачи, потрясающий диагност —лучше любых приборов наощупь определял болезнь. Меня показали этому профессору,он долго мял мою руку от плеча до кисти, молчал, задумчиво жевал губами, гляделв потолок, потом сказал Кириллу, что мне повезло, операцию сделали хорошо, инадо надеяться на мой молодой организм, а также дал список всех мер вкомплексе. И если все это выполнять, то через несколько месяцев рука полностьювылечится. Но главное — не прекращать ни гимнастику, ни прием лекарств, а томногие отчаиваются…

— За это не беспокойтесь! — твердо ответил Кирилл.

Галка со всем нашим детским садом приходила ко мне подокошко. В первое время, увидев Аську, я начинала реветь, но потом Аське этонадоело, и она пригрозила, что не будет приходить, тогда я стала писать письмакрупными буквами и прикладывать их к стеклу. Девчонки читали их вслух.

Карамазов умер в больнице от сердечного приступа, он незнал, что в пресловутой брошке‑паучке уже ничего не было, и смотреть, какканули в реку огромные деньги, оказалось выше его сил. Кирилл смог записатьвесь их разговор на берегу на маленький магнитофон, который был у него спрятанв одежде, это помогло в следствии по делу убийства Вадима.

Густав Адольфович упорно не хотел иметь дел с милицией, иВолоде пришлось уладить все по своим каналам. Тех, кто взорвал Валентину иЖеню, естественно, не нашли, до Шамана тоже не добрались, потому что одногобандита Володины ребята застрелили там, на берегу Кронверки, а машина с двумядругими, уходя от преследования, врезалась в гранитный парапет, от ударазагорелся бензобак, и никто не сумел выбраться.

В больнице меня навестила свекровь. Она пришла как всегда всамое подходящее время, когда мы с Кириллом сидели под пальмой и целовались.Вообще, мы ее даже не заметили, пока она не кашлянула. Свекровь набрала воздухаи начала свое:

— Ты не права, Таня, что… — На этом она остановилась,первый раз в жизни она не смогла сформулировать, в чем же я не права.

Мы с Кириллом абсолютно не смутились, тогда свекровь суховыспросила меня о здоровье и удалилась.

Наконец меня выписали. Галка по этому случаю закатилапраздничный обед, а мы с Аськой не могли наглядеться друг на друга.

Мария Михайловна умерла. Она оставила Кириллу Цезаря, а мне— в память нашего совместного чаепития — серебряный чайный набор: щипцы длясахара, вилочка для лимона и еще много всего. Все это лежит в старинном кожаномпотертом футляре, выложенном изнутри розовым шелком, и так красиво, что мне неприходит в голову сервировать этим стол к чаю. Кроме того, Мария Михайловнаоставила Кириллу картину Юбера Робера на прокорм Цезаря. В завещании так и былосказано: на содержание собаки. Надо полагать, она не знала в точности, сколькосейчас может стоить Юбер Робер, потому что на эти деньги можно было содержатьцелый собачий приют, но так или иначе мы решили картину продавать, потому чтоэтакая орясина ни за что не вошла бы в квартиру Кирилла, да и Цезарь, впрочем, тоже.