Книга Приеду к обеду. Мои истории с моей географией - Екатерина Рождественская

Они восхитительны в своей простоте. Они изумительны по наполненности цвета, и ни одна типография-фотография не сможет передать этот удивительно-бледно-бирюзовый фон, цвет, который приобретает морская волна только под закат, когда освещение мягкое и солнце как бы еще есть, но уже ложится. И бирюза эта уже не блестит на самой поверхности воды, а переливается чуть на глубине, где-то на ладонь, и немного притушенная, с пеной. И на этом погашенном бирюзовом – подсолнухи чуть тыквенного цвета, не корки, а мякоти, осенние, растрепанные, с вылезшими семечками, пряно пахнущие с холста. И прекрасная ваза, сделанная ровными гениальными мазками – один к одному, один к одному. И выведенное на вазе имя сумасшедшего художника – VINCENT…

Восторг.

В другой приезд попала на замечательную выставку Кандинского, который сколько-то жил в Германии, бросил свою русскую жену, женился на немке и именно в Мюнхене стал абсолютно другим, таким, каким мы его знаем – оригинальным, ярким, абстрактным и раскрепощенным. А потом настало время другой русской жены, возвращение в Москву, полнейшее там непонимание и запрет его как художника на долгие годы, потому как советскому человеку соцреализм должен быть понятнее, так ведь? С какой такой стати абстракция, эти треугольники, линии и нагромождения цвета? Как это расшифровать и объяснить? Поэтому в России мастер не задержался, снова Германия, где он много пишет, но большая часть уже утрачена, иными словами, уничтожена – нацизм поднимается против подобного «дегенеративного» творчества. Кандинский уезжает – теперь во Францию. И времени до конца у него остается не так уж и много…

В Мюнхене никогда не скучно, думаю, это один из самых богатых музейных центров мира. Помимо пинакотек, Баварского музея, глиптотеки – изрядное количество галерей, дворцов, королевских резиденций, парков, садов и прочая, и прочая, и прочая. Но еще я получила удивительное наслаждение, будете смеяться, от музея БМВ! Чтоб я, для которой главное не шашечки, а просто ехать! Чтоб после всех роскошных пинакотек (и на кой ляд их вообще так назвали??), да завестись от музея машинок? Короче, я просто побывала в будущем! Это тот шикарный памятник, который концерн БМВ поставил себе при жизни. Удивительное футуристичное здание, воздух, смело устроенное пространство, простая, но элегантная подача информации – я увидела, куда могут пойти огромные деньги!

Советую всем, кто собирается в Мюнхен, после рембрантов, дюреров и пива с сосисками обязательно сходить в музей БМВ, не ошибетесь!

Зашла как-то в старый Королевский магазин за ратушей. Не подумайте ничего такого, это парфюмерный магазин, где составляли духи всяким Максимилианам, Францам Иосифам и просто Иосифам. Раньше, рассказывают, здесь служил удивительный «нос», парфюмер-продавец, у которого был свой ритуал подбора духов. Сначала он интересовался, сколько времени покупатель может потратить на выбор духов, именно времени, не денег. Если клиент никуда не спешил, парфюмер спрашивал его дату рождения, потом долго и пристально его разглядывал, обходя со всех сторон, словно перед ним памятник, приседал и вставал на цыпочки, что-то бормотал и минут 10 думал, переходя от полки к полке с духами. А потом безошибочно выбирал из сотен флаконов тот самый единственный, который должен был безоговорочно понравиться. Редкий подход, не часто встретишь. Я испытала такое пока один раз в жизни, когда старик-сикх выбирал мне первое сари, выспросив детали и подробности, узнав, что я люблю на завтрак и какое время суток предпочитаю. И неожиданно выбрал бирюзу, к которой раньше я была равнодушна. Именно он подарил мне тогда любовь к этому удивительному цвету, яркому и чуть холодящему, но разжигающему жажду творчества.

Тогда случился определяющий цвет, сегодня – новый необычный запах. Все выспросив, подумав и внимательно посмотрев на потолок, женщина выдала мне только один флакон с шикарным названием: «Kiss my name», «Поцелуй мое имя».

Не знаю, кому как, но мне подошло, и название, и аромат!

А какое название вам, например, нравится из тех, что я увидела там на полке:

Момент экстаза

Мой коготь

Рождественская ночь

Дерево далеких островов

Дворцовая шлюха

Божественный пупок

Спящие

Черный голос

Я одуванчик

После дождя

Вспышка света

Убей меня медленно

Детский шампунь

Падший ангел

Чернее черного

Целлофановая ночь

Хорошая девочка стала плохой

Женись на мне

Маленькое черное платье

Ангел или демон

Ведь придумать название – это тоже большое искусство!

Большое искусство случилось и на балете «Ромео и Джульетта» в Баварской государственной Опере. Пригласили, первый ряд, то-сё… Стала ждать начала. Красиво вокруг, возвышенно, тяжелые бисерные кисти на красном, как и положено, мощном занавесе, пылающая люстра на высоте птичьего полета, расписной потолок цвета неба, разномастная воркующая публика, трепетное ожидание. Стала рассматривать музыкантов. Все празднично-деловые, на работе, с легкой улыбкой. И вдруг увидела барабанщицу и поняла, что в сегодняшнем балете именно она может стать солисткой.

Для меня, во всяком случае. В ее подчинении были литавры, огромные медные барабаны, обтянутые чьей-то древней кожей. Она сидела, как наседка, расправляющая над ними руки-крылья, словно оберегая от соседствующих мужчин с несерьезными пионерскими барабанчиками, ксилофонами и прочей детсадовской стыдобой. Вышел дирижер, взмахнул, чем надо, и началось. Девушка ложилась ухом на каждый свой барабанище, проводила по нему пальчиком и, закрыв глаза, прислушивалась к ответу. Иногда хмурила брови, иногда улыбалась, видимо, у нее был какой-то свой, особый разговор с этими бочонками и знала она что-то такое о них, чего остальным не дано. На сцене вовсю уже кипели страсти, гордые Монтекки ненавидели красивоодетых Капулетти, дети на сцене уже успели друг друга полюбить, а у барабанщицы пылала своя всепоглощающая взаимная страсть с глухо звучащими толстыми литаврами. Она снова наваливалась на них корпусом, снова щекотала их гладкую кожу пальчиками, прислушивалась, приблизив ухо к поверхности, и улыбалась, закрыв глаза. Потом вскакивала и, кривя рот, с силой и невероятно вовремя ударяла по упругой коже войлочными палочками, а было их штук 20, не меньше! Ее роль в оркестре была важна – в те самые моменты, когда в партитуре звучали ее ноты, на сцене происходило что-то особенное, неотвратимое и судьбоносное. Но туда она, конечно же, не смотрела, ее всецело занимали медные котлы, над которыми она колдовала. Литавры настроены на одну ноту, значит, у нее в подчинении было всего четыре ноты, но как умело она вставляла их в музыку! И снова наваливалась на барабаны грудью, и снова улыбалась чему-то своему.