Книга Конкистадор - Висенте Бласко Ибаньес

Его индейская семья всегда была рядом, готовая служить и повиноваться ему. Лишь благодаря этой женщине чужой расы ему удавалось не умереть с голоду. И несмотря на это, он считал их чужими!

Поначалу, в первые годы их совместной жизни, он еще интересовался своими детьми-метисами, плоть от плоти его, но больше из-за того скромного очарования забавной зверушки, которое исходит от любого ребенка низшей, по мнению белых людей, расы. Подрастая, его краснокожие отпрыски постепенно отдалялись от него. С каждым днем они становились все менее общительными и, хотя относились с уважением к высокому происхождению своего отца, подчинялись ему и слушались, однако больше боялись, чем любили.

Из-за постоянной нищеты казалось, что Изабель подурнела. Она уже не была той свежей индейской девушкой, с округлыми формами, шелковистой кожей и сверкающей белоснежной улыбкой. Ничего не осталось в ней от нежной рабыни, которую он привез из земель, названных им Венесуэлой. Тяготы жизни и работа иссушили ее тело, сделали мускулистым, как у рабочей лошади, больше похожим на мужское.

Ее присутствие и даже имя ее часто вызывали грусть у дона Алонсо. В его мыслях возникала другая Изабель: прозрачный и сверкающий призрак, прогуливающийся по далеким аллеям сада его молодости.

Боязливая и чрезмерно уважительная отстраненность, которую демонстрировала его внебрачная семья, приводила к тому, что он совершенно забывал об их присутствии, хотя они сидели на полу вокруг грубо сколоченного стола всего в нескольких шагах от него. Пока Охеда водил пером по бумаге, и дети, и их мать издалека неотрывно следили за его работой в почти религиозном молчании.

Быть может, их восхищал этот загадочный процесс начертания черных символов на белом листе бумаги. И хотя они уже не раз видели это, все равно письмо казалось им полным загадок магическим искусством.

Когда идальго отсутствовал, а Изабель занималась уборкой хижины, она старалась не прикасаться к этой, исписанной ее грозным хозяином, кипе листов. Его тетрадь царила на столе, словно идол, распространяющий вокруг нестерпимые флюиды. Окриками и подзатыльниками Изабель внушала благоговение и трем сыновьям, если вдруг в неведении своих малых лет они пытались потрогать толстую тетрадь.

Во время своих прогулок по городу дон Алонсо не раз встречал своего бывшего протеже Куэваса. Фернандо не сделал ему ничего плохого, он лишь по настоянию жены отказался рискнуть благосостоянием семьи ради новой экспедиции на Материк. Происходящие события показали разумность этого решения, но Охеда никогда не был способен принимать во внимание чье-либо мнение, идущее вразрез с его собственным, и потому смотрел на Куэваса почти как на врага.

Несчастья ожесточили характер дона Алонсо, он стал несправедлив в своих суждениях. Он никого не любил, перестал верить в дружбу и признательность. Безотчетная зависть внушала ему ненависть к тем, кто казался счастливым.

Иногда, даже забывая об отказе Куэваса, он все равно выказывал враждебность к нему лишь потому, что тот был доволен своим скромным достатком, окружен семьей одной с ним расы, и это разительно отличалось от того, что ждало Охеду, когда он вечерами возвращался в свою хижину.

Временами Фернандо, знавший о плачевной ситуации Охеды, робко пытался предложить свою помощь или заговаривал о том, что дон Алонсо мог бы жить с ними в деревне, но в идальго тут же просыпалась вся его надменность, призванная не забывать, что он губернатор Новой Андалузии, которого назначил сам король.

– Дела идут все лучше и лучше, – высокомерно отвечал он. – Мои друзья при дворе добиваются того, чтобы справедливость восторжествовала; скоро выйдет королевский указ о выделении мне кораблей и людей, и я вновь смогу вернуться в свое губернаторство.

Его раздражали достигавшие Санто-Доминго известия об успехах Бальбоа-«фехтовальщика», которого в свое время Охеда не желал даже видеть в составе экспедиции.

Своеобразным голосованием Бальбоа был избран командиром Кастилии-дель-Оро. К этому моменту губернаторства Охеды и Никуэсы уже стали единым целым, и тем самым усилия этих двоих в конечном итоге послужили процветанию искателя приключений, вылезшего из бочки прямо навстречу славе.

Временами дон Алонсо воспринимал свой оглушительный крах с обреченным смирением. Он прибыл в эти азиатские земли слишком рано, в эпоху мореплавателей и первооткрывателей, когда еще не настал подходящий момент для завоеваний в глубине Материка, а Охеда был в большей степени воином, чем моряком.

На долю его младших товарищей, которых он считал своими учениками, еще выпадут счастливые мгновенья славы и богатства. Бальбоа, к которому с таким пренебрежением относился дон Алонсо, возвеличится благодаря завоеванию тех земель, которые должны были принадлежать самому Охеде и несчастному Никуэсе. Возможно, кому-то из тех, кто в былые времена им восхищался – тому же Эрнандо Кортесу, который сейчас вместе с Диего Веласкесом завоевывает Кубу, или Франсиско Писарро, его заместителю в Сан-Себастьяне, оставшемуся там с Бальбоа – удастся в конце концов обрести славу и заполучить то золото, о котором он столько слышал в свои двадцать лет в беседах со старым Колумбом о землях Великого Хана.

Куэвас, изредка встречаясь с Охедой, не мог не замечать того вреда, что наносят дону Алонсо нищета и болезни. Яд от стрелы, несмотря на варварское лечение, продолжал отравлять его кровь. Охеда все больше и больше хромал при ходьбе. Его исхудавшее лицо приобрело мертвенный желтоватый оттенок. Из-за лихорадочного блеска его всегда повелительный взгляд казался еще более надменным.

После этих коротких встреч Фернандо каждый раз вспоминал тех львов, что испанский король велел привезти из Африки и держал в клетках своих садов. Некоторые из этих величественных и свирепых животных заболевали от тоски и, словно стыдясь своего рабства, заставляли себя умереть; повернувшись спиной к людям, упорно глядя в темный угол клетки, они отказывались от еды и ухода до тех пор, пока однажды утром их не находили бездыханными… Похожим будет и конец жизни знаменитого Рыцаря Пресвятой Девы.

Он не принимал помощи от солдат. С сарказмом отвечал тем, кто советовал ему обратиться за поддержкой к губернатору острова – молодому Колумбу. Со спокойным тщеславием Охеда говорил о своем скором восстановлении в правах, тем самым вызывая у слушателей улыбку. Но поскольку бывший губернатор Новой Андалусии стал еще более раздражительным и драчливым, чем раньше, чуть что выхватывал свой меч, не обращая внимания на количество противников, словно стремился погибнуть в драке, – эти улыбки всегда оставались у него за спиной.

И лишь с монахами францисканского монастыря его по-прежнему связывала давняя, спокойная дружба. Одни из них лично участвовали в экспедициях Охеды. Другие помнили о его подвигах еще времен Каонабо, что казалось невероятным для колонии, в которую так часто приходят вести об отважных мореплавателях и героических приключениях.

Монахи уважали его гордость и в то же время догадывались о его нищете и потому под различными предлогами приглашали его разделить с ними трапезу, угощая его местными продуктами, а иногда, если из Испании приходили корабли с провизией, даже зазывали на какой-нибудь необычный пир.